Теория относительности

Роман Михеенков
г. Москва

Пьеса в пяти картинах

Все действующие и упоминающиеся в пьесе персонажи являются вымышленными, хотя и узнаваемыми.

Действующие лица:

Герман Альбертович – профессор, интеллигентный мужчина 55 лет.

Анжела – студентка, девушка 20 лет.

Картина 1

Институтская аудитория. На стенах портреты великих учёных: Эйнштейн, Бор, Ньютон etc.

Из соседней аудитории слышен шум праздничного застолья.

Стол экзаменатора, профессор берёт со стола, читает и кладёт обратно нарезанные листки – билеты.

Профессор: Так… Что у нас на сегодня осталось?

Звуковые волны…

Поле тяготения…

Понятие об ударе…

Момент импульса…

Вынужденные колебания…

Движение тел в жидкостях и газах…

Профессор улыбается, качает головой.

Не физика… Жизнь и судьба…

Входит Анжела. Ярко накрашенная и очень откровенно одетая девушка.

Анжела: Здравствуйте, можно? Читать далее Теория относительности

Высотка

Виктория Дергачёва
г. Екатеринбург

Пьеса
Два монолога

БАЛЕРИНА

 И е ш у а. А я её любил, я это точно помню, особенно, когда она говорила,  миленький, да, так и говорила, миленький, наклонись, я тебя поцелую, ласковая моя.

Всё прочь, всё вон из моей жизни. Любовь как картошка, завоняла – выкини в окошко.  Вот её духи, десять штук, одной только «Красной Москвы» десять, где только достала это старьё, я ненавижу этот запах, меня тошнит от этих духов, уму непостижимо, десять  штук. Вот пять флаконов «Ландыша серебристого». Пять пар туфель на высоком каблуке, шесть на низком. Сапоги, тапки, шлёпки. Двадцать вечерних платьев. Всё это рыночное барахло. Всю китайщину. Всё с балкона вон.

Она смеялась, когда её будили солнечные зайчики, когда эти зайцы переваливали свои толстые зады по её щекам. Она смеялась, щурилась изнеженной кошкой, и улыбалась своими отвратительными белыми зубами, когда эти солнечные мячики нежились на её щеках. Читать далее Высотка

Критика как борьба мотивов

Инесса Ципоркина
г. Москва

Все началось с того, что один умный, но очень усталый человек признался приватно: «Никогда, никогда у нас не будет литературы, вот что. Мы умрем, и дети наши умрут, и рот наших внуков забьет могильная глина, а литературы у нас не будет. Конечно, будут иногда возникать там и сям достойные вещи и иногда будут удостаиваться публичного признания, но лишь на основании принципа Карлсона: «Сегодня тебе удалось по ошибке прекрасно приготовить эскалопы» – а литературы, то есть поля, на котором действуют прозрачные, значимые для всех и имманентные этому полю, а не занесенные на него из морали, политики, постели членов жюри и т.п. интересных мест критерии, не будет». Вот и я чем далее, тем более склоняюсь к мысли: добрый старый протекционизм и стремление сделать прислугу как из литературы, так и из сопутствующей ей критики превратят свободных муз в танцовщиц живота и исполнительниц ничтожных прихотей. Читать далее Критика как борьба мотивов

Маша Чок-Чок

Мария Кравцова
г. Ярославль

Поэты страшные люди. Если люди вообще. Они шипят, как переваренный кофе, когда ты выбегаешь к ним на кухню после двух ночи, и никогда не извиняются, если в лампаде оказывается недостаточно масла. Им не стыдно прикидываться дворниками и прихожанами провинциальных храмов, даже если бенгальские огни на месте глаз выдают их с головой и оптимальная (как они полагают) толщина кожи не помогает скрыться от преследователей, мерещащихся в их словах младенцам, рождённым в свете яблонь и ладоней, июльской ночью в гамаке.
Ладно-ладно, согласна, насчет гамака это уже явный перебор. Но, по правде сказать, настоящие образы рождаются нередко и в менее подходящих условиях, а я всю жизнь считала себя только образом, персонажем, пусть эпизодическим, упоминаемым один — единственный раз на странице 284, но только самой гениальной книги, где ангелы трубят в свою трубу. Конечно, как обычно и бывает, я заблудилась и нарисовалась в итоге в главной роли, но всего лишь своей книги, начатой в шутку теми странными людьми, которых я так и не смогла понять:
— Папа, а правда, что гений и злодейство – две вещи несовместные? — Что ты имеешь в виду? Гениальность сама по себе зло. Ты вообще знаешь, кто такой гений? Читать далее Маша Чок-Чок

«Басма есть слово тюркское, означает печать»

Инесса Ципоркина
г. Москва

Судьба, сколь ни пафосно это звучит, настигает не только людей – она настигает целые цивилизации. И не всегда историческая наука способна ярко воссоздать картину меняющегося мира, поэтому жанр исторического романа можно назвать вечным. Но, возможно, это предположение слишком смелое, особенно при современной тенденции вытеснения исторического романа – авантюрно-историческим или даже так называемым альтернативно-историческим.

Вдыхать архивную пыль, штудировать источники и монографии, посещать музеи и достопримечательности нынче и дорого, и немодно. Куда проще вообразить на досуге: бок о бок с тобой сидит и вспомоществует писать сам Господь Бог, милостиво допуская любые безграмотные и безвкусные пассажи. Или ощутить себя духовным наследником гения, исторического лица, величайшего тирана – и, не спрашивая, с каких щей такое барство, строчить, извращая эпоху и ее деятелей под себя, сладострастно потакая собственным недостойным амбициям. А когда написанное в фантазийном пылу год за годом получает официальное одобрение Большого жюри – считай, дело слажено. Исторический жанр приговорен к смерти, и приговор практически приведен в исполнение. Читать далее «Басма есть слово тюркское, означает печать»

Русская Марсельеза

Йосси Верди
г. Москва

Двухъярусная яхта плавно качалась на волнах лазурного моря. Исполненная стариком на виолончели соната до-минор Ф. Верачини повергала находившихся в ресторане яхты гостей в немой восторг. Море, скрывающее в своих глубинах тысячи тайн, казалось, исторгало волны за волнами лишь благодаря этим волшебным звукам, и каждая нота невольно превращалась в волну: высокая в высокую, низкая в низкую. Do re mi fa sol, или si словно и земля, и небо в одно и то же время находились под властью этой чарующей музыки. Старик, закрыв глаза, не играл, а вместе с пианистом пел колыбельные темнее ночи. Читать далее Русская Марсельеза

Падение

Евгений Русских
г. Шяуляй

Володин бежал в больничных тапочках по узкой улочке Старого Города в галерею, где была выставлена на продажу его картина. Теплый ветер дул ему в открытую грудь, развивал его длинные волосы, шелестел пожелтевшими листьями платанов, которые всегда облетали первыми. Сохло на веревках белье, но во дворах и на крылечках домов не было ни души. И ему казалось, будто он откинул тапочки еще в тот день, когда его подобрали на улице и отвезли в реанимацию.

В тот день он отдал свою картину «Видение» владелице галереи Ванде. А перед тем тяжко заболел, и не было денег, и никто не мог помочь, кроме приятелей, забегавших к нему в мансарду, чтобы поболтать и опохмелиться. И он едва дотащился с картиной до галереи, отдал «Видение», а потом – провал. Теперь Володин проклинал себя за то, что предал самое дорогое, что у него еще оставалось – образ той, которую он любил всю жизнь. «Лучше бы я сдох тогда…», – страдал он от угрызений совести. Читать далее Падение

Лицом к родной истории

Виктор Антонов, Юлия Старцева
г. Санкт-Петербург

В наши печальные дни, на руинах исторической России, нельзя не отметить одного отрадного явления. Несомненный позитив, всеми признаваемый – это возрождение интереса к русской истории, которое давно ощущается в самых разных слоях народа. С началом «перестройки» возник и начал нарастать вал исторической беллетристики, состоящий главным образом из переизданий забытых произведений дореволюционных авторов.

Нельзя сказать, что в СССР не было художественной литературы, посвященной нашему прошлому. Она была, и зачастую весьма высокого уровня. Ранняя советская школа исторического романа наследовала дореволюционной – от Загоскина и Лажечникова до А.К. Толстого.
Читать далее Лицом к родной истории

Реквием

Сергей Криворотов
г. Астрахань

Ни при нашем первом знакомстве, ни потом мне в голову не могло прийти, что жить ему оставалось всего три года. Оказались мы вместе в одной больничной палате с очень разношёрстной публикой. Я попал туда по ошибке с диагнозом, на рентгеновском снимке обнаружили камень почки и без разговоров закатали в урологическое отделение. Я не упирался: с месяц доставала боль в пояснице, настолько, что согласился бы и на операцию. К счастью, после тщательной проверки всё объяснилось банальным радикулитом, который я заработал на институтских военных сборах в Чечне. Врачей обманула царапина на плёнке, при повторных исследованиях её и след простыл, и неведомо откуда взявшийся дефект звучно назвали «артефактом».

Только одному пациенту в палате дважды за день медсёстры измеряли давление, среди больных нашлись такие, что даже позавидовали. Но,  меньше двухсот двадцати ртутный аппарат у него никогда не показывал, я и понятия не имел, что можно жить с такими постоянно высокими цифрами. Так что чужая зависть выглядела заведомо глупо: если медики уделяют кому-то внимания больше, чем остальным, ничего хорошего тому ждать не приходится. Читать далее Реквием

Поезд с юга

Александр Евсюков
г. Щекино (Тульская область)

— Поезд отправляется с третьего пути! – эхом гудело в висках. – Повторяю: С ТРЕТЬЕГО ПУТИ! – этот металлический с потрескиванием голос заставлял метаться по переходу, наталкиваться сумкой на чьи-то плечи и животы и, не дослушав ругани, нестись вверх по ступеням с сердцем, допрыгивающим до кадыка.

Подхватив разодравшийся пакет с сувенирами под мышку, успеть вскочить в последний вагон. Мотая головой, с шумным дыханием вместо речи, предъявить билет и паспорт полной ворчливой тётке с должностной биркой на груди. И отправиться сквозь пять вагонов к своему купе. Читать далее Поезд с юга