Александр Евсюков
г. Щекино (Тульская область)
— Поезд отправляется с третьего пути! – эхом гудело в висках. – Повторяю: С ТРЕТЬЕГО ПУТИ! – этот металлический с потрескиванием голос заставлял метаться по переходу, наталкиваться сумкой на чьи-то плечи и животы и, не дослушав ругани, нестись вверх по ступеням с сердцем, допрыгивающим до кадыка.
Подхватив разодравшийся пакет с сувенирами под мышку, успеть вскочить в последний вагон. Мотая головой, с шумным дыханием вместо речи, предъявить билет и паспорт полной ворчливой тётке с должностной биркой на груди. И отправиться сквозь пять вагонов к своему купе.
***
Войдя, он едва не стукнулся лбом с чубатой головой, свесившейся навстречу с правой верхней полки.
— Павел, — произнёс вполголоса.
Голова ощупала его взглядом и, чеканно отрекомендовавшись; «Майор Рожков», вернулась на подушку.
В багажном проёме над входом на чемодане, действительно, лежала ментовская фуражка.
Внизу у столика сидели ещё двое мужчин. Один – лысый с протянутыми по затылку широкими складками, как у шарпея. У другого были рыжие волосы и простодушное лицо с конопушками. Павел кивнул им и полез на свою, левую верхнюю.
Вслед за Павлом, постучавшись, вошла девушка. Проводница их вагона. Она держала на руках стопку с бельём для пассажиров. Глянув на неё, майор присвистнул, но от белья отказался. Скоро выходить.
Она двигалась легко и грациозно. Даже в крохотном купе этого нельзя было не заметить. Форма только приманивала взгляд к точёным ножкам, а тёмно-русая прядь выбивалась из-под шапочки.
Павел увидел себя в её зелёных глазах. Всего секунду. Затем она отвела взгляд и с лёгким целлофанным шорохом наклонилась к нижней полке.
Шарпей что-то горячо шепнул ей на ухо. Она посмотрела на него так, что он отпрянул.
Спокойным голосом спросив, все ли всё получили, она вышла, не оборачиваясь. Шарпей вынырнул следом за ней. Минуты через три он вернулся с озадаченным видом. Окинул всех быстрым прищуренным взглядом и сел на место к окну.
…Отпуск не задался. Приходилось это признать. У фирмы, где работал Павел, наступило «сложное время». Отдел продаж на собрании попросили съездить развеяться на дачи или на моря. Всему отделу пришлось согласиться. Однако жену – ведущего бухгалтера другой фирмы – никто в конце квартала отпустить не рискнул. После того, как сорвались две подряд «горящих» путёвки в тропики, Павел психанул, собрался и, плюнув на престиж, поехал.
Один.
В первый день он осознал, как сильно соскучился по морю, даже такому.
— Как моча после пива, — широко зевнул дородный попутчик из пансионата, глядя на разлившуюся по песку пену прибоя.
Павел усмехнулся. Не согласиться было трудно.
Но весь отпуск он ждал чего-то…
Разумеется, не футбольных мучений на большом экране в баре. Не танцев под хиты трёхлетней давности. И даже не вспотевшей мулатки, которая липла к нему чаще, чем к другим, так что пришлось показательно опрокинуть целый бокал и, изобразив в хлам пьяного, уползти к выходу, держась за край барной стойки.
Утром он увидел ту мулатку с опухшим лицом. Она заплетала «африканские» косички на выходе с пляжа. Отчего-то стало стыдно, он отвёл глаза и стал пристально разглядывать разноцветные надувные подушки.
И не той экскурсии к древнему святилищу, из темноты которого дохнуло чем-то колодезно жутким. Гид сообщил, что на ближайшем к этому месту участке автотрассы, несмотря на отсутствие поворотов и хорошую видимость, регулярно происходят аварии. «Отрицательная энергетика» — пояснил он.
…Может быть, того момента, когда сумерки вдруг пришли раньше? Начинался шторм. Павел запомнил, как порывами продирал кожу ветер, а волны прогретого за день моря хлестали и ошпаривали. И три вечера подряд приходилось накачиваться дрянным пивом, подслащённым вином или поддельной чачей.
После шторма вдоль пляжа разнеслась вонь. Оказалось, что среди стогов морской капусты на берег вынесло полутораметровую дохлую рыбину неопознанного вида.
Весь отпуск он беспокойно ждал чего-то. Загорая. Напиваясь. Звоня жене. Засыпая. Вспоминая о работе. Ходя из угла в угол в непогоду.
И вот – отпуск кончился. Хорошо ещё, что загореть успел. Только грудь под волосами и веки остались бледными.
Но и загар скоро сойдёт и забудется.
Скоро, совсем скоро.
***
Майор Рожков чёткими движениями скатал матрас, облачился в форму и снял чемодан.
Попрощался он почему-то с одним Павлом, подмигнув:
— Бди!
«Так точно!» — захотелось было козырнуть в ответ, но вслух он сказал:
— Всего доброго.
Вскоре после той станции Павла окликнули.
— Сосед, — донёсся голос Шарпея, — слазь, что ли? В картишки перекинем. Чего киснуть?
Он послушно слез.
— В свару умеешь?
— Играл когда-то.
— Давай напомню, — краем губ улыбнулся Шарпей.
— А ты умеешь, хлопец? – обратился Шарпей к глядевшему в окно конопатому крепышу.
— А покажь, — повернулся тот.
— В двухлистовку проще, — начал Шарпей. – Я раздаю. Запомнить легко: крестей вообще нет… Понятно?.. Поставим по-маленькой – для интереса?
Конопатому свезло дважды. Видно, загорелся. Потом несколько конов неожиданно выиграл Павел.
Ставки подросли, а перед ним оказался пёстрый ворох купюр.
— Дерёт, как липок, — цокнул языком Шарпей. – Профи. Правда, не играл по-взрослому никогда?
— Нее, ни разу, — едва сдержав довольную ухмылку, ответил Павел.
— Может, хва-атит? – протянул Конопатый.
— Ну, ещё пару конов, — ответил Шарпей. И, улыбаясь Павлу: — Отыграться хоть дашь?
— Куда там, — вставил Конопатый, кивнув на Павла: — прёт ему сегодня.
— Попробуй, — согласился Павел.
Следующий кон взял Конопатый.
— Не всё коту масленица, — отсчитал он выигрыш.
Горка купюр перед Павлом резко просела. Вот повезло Шарпею. Павел каждый раз был уверен, что у него стоящие карты, но у одного из соперников они почему-то оказывались чуть лучше.
Выложил ещё. Впитались тут же.
— Ставить нечего?
Деньги кончились. Но то, с какой издёвкой глядел Шарпей, заставило Павла подняться, раскрыть пакет с сувенирами, достать акварельный пейзаж.
— Пойдёт на ставку? – хрипло спросил он.
— Я в мазне не шарю, — отозвался Шарпей.- Что скажешь, Сер… сосед?
Сосед взял картину, поднёс к окну и с минуту разглядывал.
— Ну, не Айвазовский. Не Куинджи. Но авансом пойдёт. В три штуки оценю по большой дружбе.
— За десять брал, — вырвалось у Павла.
— Загибаешь, брателло, — ласково улыбнулся Шарпей и сдал карты.
Картина ушла Конопатому.
Дальнейшие полчаса Павел припоминал с трудом. Как будто в лихорадке он выставил часы. Мобильник. Снял с шеи цепочку с крестом. Последним ушло обручальное кольцо.
Больше ставить нечего.
Всё, что было ценного с собой у Павла, лежало горками на столе перед Шарпеем и Конопатым.
Лёгкий стук в дверь.
— У вас всё в порядке? – донёсся из тамбура мелодичный голос проводницы. – Заказывать что-нибудь будете?
— Нее. Всё хорошо. Чайку попозже, — ответил за всех Шарпей.
Павел сидел, понурив чугунную голову.
— Может, на паспорт? – вдруг предложил он.
— А потом? …Кредит взять на тебя? — Шарпей поскрёб складки на темени: — Чёрт с тобой. Праздник у меня на душе сегодня. Есть один вариант. Особый. Проводницу здешнюю разглядел?
— Ну…
— Сможешь её вот так, без копья в койку уложить, и всё твоё – опять твоё. И бабе своей кольцо предъявишь, и попУ – крест. Нет – разойдёмся краями. Свечку я держать не буду, а трусы с неё, если выгорит, сюда приташишь. Всё понял?
Павел кивнул.
— Действуй. А нам пусть чаю занесёт. Коньяк свой у меня.
***
Павел вышел в коридор. За окнами смеркалось. Проносились городские огни. Поезд стал притормаживать. Она вышла из своего купе. Взглянула на него.
— Добрый вечер. Вам чаю?
— Да-а. Только, — он хлопнул себя по карману, — я денег не взял, потом занесу.
— Хорошо, — спокойно сказала она.
— А где мы сейчас?
Она ответила.
— Уже далеко.
— От чего?
— Далеко заехали.
За окнами мелькнуло название станции.
Дежурные фразы ни о чём. Но тёмные искры, мелькавшие в зелёных глазах, заставили его выйти вслед за ней на платформу. Пахло недавним дождём и, сквозь запах мазута и сгоревших масел, неизвестными цветами.
Он сдул с её щеки нахального комара. Она улыбнулась.
— Что это за цветы?
— Которые пахнут? Там?
Она кивнула.
— Не знаю. А сколько стоИм?
— Четырнадцать минут.
Что-то подстегнуло его:
— Мне хватит.
И пошёл, ускоряясь, побежал, перепрыгивая рельсы, через пути к сиреневому облаку. Подтянувшись, оказался за бетонной оградой, и терпкий нежный запах ударил и как будто заставил раствориться в себе. Он замер на несколько секунд, а затем принялся за дело.
Обернувшись, Павел увидел, как по путям катится и уже тормозит нескончаемый товарняк.
Он снова перемахнул через бетон. Состав шатко застыл, готовый сдвинуться. Павел нырнул с цветущей охапкой под огромное нависающее сцепление между гигантских неподвижных колёс, молясь, чтобы ни одно из них вдруг не дёрнулось.
Выбравшись из-под состава, он, спотыкаясь, побежал дальше. Впрыгнул в свой вагон.
Она взмахнула флажком, и поезд тут же тронулся.
— Не хватило, — без насмешки произнесла она. – Ещё бы чуть, и пришлось бы ехать без вас… без тебя…
Его порыв вдруг сменился странной робостью. Ей даже пришлось самой забрать у него букет.
Зашли к ней. Она приготовила чаю и протянула чашку ему.
— Ты просил.
— Да?..
***
— Что это было?
— Ты и я.
— Всё, что должно быть в жизни. Самое-самое.
Лунный свет сквозь занавески выхватывал и освещал изгибы их голых тел. Когда поезд чуть менял направление – свет падал на стену или на дверь.
Они лежали переплетённые друг другом, и в объятьях она казалась ещё более хрупкой и незнакомой, чем полтора часа назад. «Я здесь, с ней, – проносилось в его голове. – Но ведь только с ней, с ней одной и возможно быть, и как я мог не знать этого раньше?»
«Согласилась, так сразу… из-за вот этого «веника»? А, может, в каждый свой рейс соглашается?.. И не только на это?» — вползали, вкрадывались в него мысли. Он увидел небольшой светлый комок на полу. Протянув руку, он подтолкнул его к своим брюкам и заткнул пальцами внутрь кармана.
— Дай мне сигарету, — сказала она.
— Ты куришь?
— Иногда. Там, на полке лежат.
Он нащупал тонкую узкую пачку, рядом зажигалку.
Она закурила:
— Ты думаешь, часто у меня так бывает, да?.. А скажу – в каждом рейсе, поверишь?
Он едва не застонал. Захотелось прямо как есть, голым, сорваться с этого дивана, выскочить из этого вагона, из этого поезда и пропасть без вести в ночной степи.
— А никогда так не было, — помедлив, возразила она себе. – Только сегодня. Один раз. Как провалилась.
Она как-то яростно затушила сигарету об стол. Он почувствовал, как она с вызовом смотрит на него в темноте.
Он прижался ней и неожиданно вместился в одно слово:
— Прости…
Постучали в дверь. Они лежали тихо. Шаги по коридору обратно.
…Вжавшись в неё от ступней до губ, он вновь ощутил, как растёт желание. Красные и белые вспышки перед глазами сталкивались между собой и рассыпались, и тонули в черноте и, расцветая, вспыхивали вновь. Закончившись, обессилев, он, казалось, готов был свалиться к её ногам.
***
Выстрелил гудок встречного. За окном замелькали вагоны.
— Скоро большая станция, — сказала она. — Нам пора.
Ему не верилось, что можно сдвинуться и уйти. Но всё-таки он оделся и вышел.
Тусклый тамбурный свет его ослепил. Он шёл, шатаясь.
Из его купе в ночной тишине доносились голоса:
— Под Армавиром хорошо того лошка распотрошили…
— Да-а…
Павел дёрнул дверь и вошёл. Шарпей метнул на него тревожный взгляд, но, справившись с собой, тут же спросил:
— Ну? Как успехи у ходока у нашего?
Павел прижал локтем карман брюк, где лежала его добыча, но вдруг решительно поднял голову. Едва сдержав счастливую улыбку, развёл руками:
— Не фортануло…