Юлия Федина
г. Самара
Автобус задрожал и остановился. Город схватил меня за подол. Душный август тут как тут, стоит на цыпочках, вытянув шею над тополями, и заглядывает в окна. За окнами все тоже – герани, кастрюли, загорелая пятерня с белой полоской вместо обручального кольца, телевизор.
Двор беззлобно заглатывает пешеходов. И только старая яблоня живет отдельно от этого плотного асфальтного кома, усыпав скудную, рыжую траву мелкими яблочками. Сладкий запах окутывает ее, привлекая мошек и мальчишек. Последние осаждают яблоневые ветки, ломая их нещадно и бездумно.
Гроза ложится темно-синей тенью на горизонте, обещая короткую передышку. Я волоку за собой сумку на колесиках. Надо захватить на дачу уйму всего. Дом выворачивает карманы, предоставляя требуемое.
«Надо бы успеть на автобус,» — соображаю я, поглядывая на остроклювые стрелки. Они чертят круги, склевывая цифру за цифрой. Как аисты. Те всегда улетают двадцать шестого, в мой день рождения.
Со вчерашнего дня у аистов новый вожак. Красавец, с ярко оранжевым клювом. Я видела издали, как его выбирали. Они выстроились в круг и защелкали клювами. Потешно так защелкали! А потом заклевали старика. Он отбивался, но что толку. Новый вышел вперед, протрещал что-то коротко, и, вытянувшись стрункой, ушел в шершавую августовскую синь. Прочие за ним. Стая прошила небо, туго притянув ватную подкладку облаков, и унеслась к югу. Мне хотелось похоронить старого вожака, но было бы неправильно лишить муравьев их законной добычи. Пускай пируют.
Тележка притулилась у моих ног. Снова душный автобус. Зато мне вдвойне повезло – успела вовремя и еду сидя. За окном пыльное поле пробегает мимо глаз без остановки. Рыжие кусты. Птицы. Они, наверное, кричат, но я не слышу. Рев мотора отнимает у птиц голоса. Так и полетят на юг безголосыми. Говорят, они спят на лету, даже сердце у них засыпает, замедляя свою работу.
Представила себя спящей наяву птицей. Я лечу на юг, мой внутренний компас намагничивает железо в крови и толкает к цели. Лечу. Озираюсь, проснувшись, и меняюсь с соседкой — хочу быть ближе к краю, пожирать прозрачные куски неба, с восторгом насаживая их на клюв.
— Женщина! У вас сумка упала!
Открываю глаза. Предательская тележка свалилась. Я больше не птица. К тому же, скоро моя остановка.
Гроза началась ночью, а утром пришла осень. Напоенные влагой деревья с трудом поднимают слипшиеся веки. Свежо и сыро. Капли с веток падают за воротник, заставляя ежится и торопиться.
Муж собирается на работу, громыхая ведрами и кипятильниками. До города всего сорок минут, поэтому он живет со мной на даче до октября, а там уж даже я не выдерживаю и возвращаюсь в тепло. К тому же, надо будет продать лук и чеснок. Плюс, конечно, моя пенсия. Мне повезло – если бы не моя инвалидность люди сочли бы меня тунеядкой, а так – жалеют.
В шесть лет мне вырезали из мозжечка астроцитому. Красивое название. Мама говорила: «Так получилось, что у тебя в голове выросла звезда, там ей тесно, она просится на свободу. Дядя доктор вырежет ее, и головка престанет болеть.» Мама рассказывала, что как только я отошла от наркоза, я тут же спросила: «Где моя звезда?» «Вечером покажу!» — пообещала она. И показала. Звезда меня не впечатлила. Она была какая-то тускленькая, подслеповатая. «А можно, как будто, вон та, звезда моя?» — спросила я, указав жадной ручонкой прямиком на Полярную. «Как хочешь, — пожала плечами мама, — Только это будет не по правде.» Мне хотелось, чтобы все было по правде, и я стала привыкать к своей мизерной звездочке, оставившей изрядную дырку в моей голове.
Помню, как мы с мамой заново учились ходить. Она следила за мной требовательным взглядом, и я старательно шла, ухватившись руками за два параллельных бруса. Не то чтобы ноги меня не держали, просто сильно шатало. Когда брусья кончались, я обязательно падала. Теперь-то я хожу ровно. Вот только приходится сидеть на антиконвульсантах. Если меня хорошенько разозлить, то у меня будет приступ. Если я волнуюсь – может быть приступ. Поэтому муж меня не позвал и занялся аистиным вожаком сам.
— Давай-ка сюда, мой женераль! – позвал его Сева.
Но вожак есть вожак. Попытался убежать, да сил не хватило. Аист едва ковылял, волоча по земле крыло. Сева вцепился в него одной рукой, а другой прижал к уху трясущийся в пляске святого Витта мобильник.
— Я опаздываю, Николаич. Тут форс-мажор! – крикнул Сева в трубку и включил поливалку.
Аист стоял прямо напротив нее – весь в засохшей грязи и крови. Он вздрогнул, сделал шаг-другой в сторону, но Сева добавил напора. Вожак стоял терпеливо. Потом Сева выключил поливалку, поймал аиста и запер его в курятнике.
— Аня! У нас гости! – крикнул муж на ходу, — Поставь варить рыбу!
Гости наши оказались привередливы. Женя (женераль как-то не прижилось) сидел на соломе, глаза его заволокла нехорошая пленка. Есть отказывался категорически. Не стал рыбу, и она застыла серым комом в углу миски. Мяса тоже не стал. Весь день он просто сидел неподвижно, даже воды не пил.
Суетливые куры квохтали вокруг него, раскапывая что-то в соломе. Они не клевались, не трогали его миску, но все равно досаждали. Так что вечер был ознаменован жестокой расправой с курами — Жене нужно было тихое место. К тому же осень уже, и от кур все равно пора избавляться. Сева сворачивал им головы, а я ощипывала и потрошила. Три курицы удалось упихать в наш морозильник. Остальных Сева решил загнать сослуживцам. Настоящая деревенская курочка, это вам не ножки буша!
С утра первым делом я пожарила яичницу, вторым — заглянула в курятник к Жене. Плошка с едой была не тронута. Женя сидел неподвижно и, кажется, издыхал. Надо бы что-то сделать. Что только?
Я его понимала. В больнице меня страшно тошнило после химии. Завотделением грозил зондовым питанием, а один из ординаторов-первогодков, Сева, придумал сказку.
Жил был отважный герой Вартас, то есть, сначала он не был героем, а был обыкновенным мальчиком, и было ему всего девять лет. И вот, на город, где он жил, напали враги – злобные и дикие. Они быстро сломили сопротивление дружины и вошли в город. Вождь захватчиков, Илаг, желая поглумиться над жителями, велел огласить указ: «Если найдется смельчак, который провисит на городских воротах семь дней и после этого сможет три шага пройти на своих ногах – мы уйдем из города.» Ха! Поди-ка, повиси на воротах! Кто на такое решится?! Только сумасшедший… или ….мальчишка.
Вартас вызвался добровольцем. Усмехнулся Илаг, подвел мальчишку к крепким ясеневым воротам, сказал тайное слово, и ожило дерево ворот — подхватили мальчишку гибкие зеленые ветви, спеленали по рукам и ногам.
— Хорошо ли тебе, Вартас? – захохотал Илаг.
— Хорошо! – выкрикнул гордый Вартас и отвернулся.
— Хорошо ли тебе, Вартас? – спросил на другой день Илаг. Вартас был еще жив и ответил: «Хорошо!».
Пожалел Вартаса черный дрозд, подлетел к нему и расклевал ему губу: «Пей, Вартас!» Пожалел Вартаса ворон, расклевал ему печень и вложил в рот кусочек: «Ешь, Вартас!». Семь дней прошло. На восьмой день приходит Илаг: «Хорошо ли тебе, Вартас?» — Хорошо! – ответил мальчик. И отпустил его могучий ясень.
«Стой!» — велит Вартасу черный дрозд, и держит его за правое плечо. «Держись!» — велит Вартасу ворон, и держит его за левое плечо. Устоял Вартас, сделал три шага, открыл ворота и сказал: «Добрый путь тебе, Илаг!» Подхватили ясеневые ветки храброго Вартаса под руки, и стоял Вартас у ворот до тех пор, пока последний из врагов не покинул город. А после лег Вартас и умер. Пел на его могиле черный дрозд, кричал на его могиле ворон и рос пышный, зеленый ясень.
«Вартас свою печень ел, а ты столовскую печенку не ешь! Ай, не хорошо! А ну-ка, ешь давай!» — говорил Сева и силком впихивал в меня ложку за ложкой.
Да, это тот самый Сева, который теперь мой муж. Семнадцать лет разницы! И он до сих пор кормит меня с ложечки! Прямо как я Женю. Начала с того, что раскрыла ему пальцами клюв и стала заталкивать рыбу. Женя сглотнул кусочек мойвы, и я поняла, что дело не совсем безнадежное. На ужин у Жени были вареные яйца. Я кормила его и рассказывала сказку про храброго аиста, который выжил. Мой женераль терпел. Глотал. И больно щипал меня клювом. Все руки изодрал. Зато постепенно он стал есть сам. В основном мясо и речную рыбу, морская ему почему то не нравилась.
На третий день я взяла Женю из сарая домой. Сева не возражал. Осень выстудила сарай до такой степени, что утром вода в плошке схватывалась ледком. Женя мерз. Да к тому же крыло… Сева спеленал Женю так, что он стал похож на дирижабль на ножках, но Женя упрямо срывал повязки.
— Сломано крыло. И вряд ли срастется правильно. Одно крыло будет короче другого. Видишь?
Я видела. Женя был смирным. И на руки шел, и погладить давался. Не знаю почему, может потому, что старый уже. Аисты живут двадцать пять лет. Выходит, мы с ним почти ровесники. И странно что, он все еще хочет учиться. Научился спать на кровати. Нам с Севой это было не выгодно. Мы бы предпочли бы, чтобы Женя спал на полу. Я притащила ему из сада большую корзину. Сева приволок соломы. Черта-с два!
Мы были теперь его стаей. Мы спали на кровати. Значит, и он будет. Взгромоздился на гостевой диван, пощелкал клювом перед сном и баиньки.
— Как ты думаешь, что он говорил? – толкнула я Севу.
— В смысле? – сонно переспросил Сева, шумно ворочаясь.
— Ну, вот сейчас, перед сном? Может, молился?
— О чем ему молиться-то Аня?
— О здоровье. Чтобы снова летать.
— Его убили! Заклевали! Какое там летать! Проклинает, наверное, своих обидчиков! – вскипел мой бескомпромиссный Сева.
— Нет, Женя не такой, — проговорила я и поцеловала Севу между лопаток.
Я застелила гостевой диван газетами. Они нравятся Жене, и он подолгу шуршит ими, устраиваясь на ночлег.
Сева сбился с ног, обдумывая, как устроить Женю в городе. Не бросать же его на даче, в конце концов! Был вариант купить большую клетку для транспортировки. Отпал. Сева всю дорогу держал Женю на руках.
Что бы я делала без Севы?! Жалко, что он берет три дежурства в неделю. Я спросила: «Почему?». Он ответил честно: «Что ты будешь без меня делать? Хочу, чтобы ты ни в чем не нуждалась.» Я в истерике поволокла Севу на обследование. Вдруг что-то скрывает. Нет. Ничего. Здоров. Просто боится за меня. Дров наколол столько, что в дровнике не уместились, пришлось складывать на погребке. И я топлю каждый день, просто чтобы посмотреть на живой огонь.
Я печку топить, а Женя щепки таскать. Деликатно подает их клювом и жмется к белому печном боку. Неужели мерзнет? Постелила ему старую фуфайку – оказалась очень кстати.
Зимовал Женя на кухне. Там было всего теплее. К тому же всегда можно чем-то поживиться. Размочу сухой батон, дам зерна – склюет. А сам все ходит около холодильника, ожидая, когда эта пещера Алладина откроется.
Женя просыпается в полшестого. Мы с ним жаворонки. Я ему говорю: «Жаворонки мы с тобой». Женя щелкает клювом, прохаживаясь по комнате. На Новый год ёлку мы из-за него не ставили. Кто его знает, как он себя поведет? Сева сидел часа три, пробивая по всем поисковикам запрос «аист и ёлка», но не нашел, конечно, ничего вразумительного.
На старый новый год Сева дежурил и пришел весь серый. Давно я его таким не видела.
— Отказник, — хмуро пробурчал он, — Иди сюда, мой женераль! Выпьем!
— Не смей его поить! Только пьяного аиста мне и не хватало! Давай, расскажи.
Сева рассказал. Поступил младенец-отказник, двенадцать месяцев, тяжелая гидроцефалия. Поступил по квоте не шунтирование и его, в общем-то, надо готовить и шунтировать скорей. Только, смысла нет.
Я молча стучала спицами. Не моя очередь говорить.
-За ним надо ходить, похлеще, чем за Женей. Двадцать пять часов в сутки! А эта мамашка недопечённая кинула его! — Сева грохнул кулаком о стол. Женя вздрогнул и торопливо отошел.
— Хочешь, возьмем? – хриплым голосом предложила я, — Ухаживать я умею. Женя, вон, подтвердит.
— Анют, он не жилец. Там шансов мало, что он хотя бы до Жениного уровня дотянет. Ходить и щелкать клювом – это шикарно. Он, может быть, и этого не сможет. Пока умеет только на спине лежать и все.
— Ну и что. Сколько проживет, столько проживет, — зачем-то сказала я.
Сева меня обнял и взял с собой в больницу. Игорек лежал на спинке и беспрерывно вопил, голова у него была огромная, тяжелая, как дыня «торпеда». Я взяла его на руки и его тельце слегка задергалось.
— Аня! Положи! Приступ пошел. Положи, я сказал! – заорал Сева.
Я положила. В опеке нас допрашивали с пристрастием: «Почему хотите именно этого ребенка? Он очень болен!» «Поэтому и хотим, — бесцветно отвечал Сева, — Я врач, смогу оказать ему максимально профессиональный уход.»
Прошунтировался Игорек удачно. Я почему-то думала, что голова у него сдуется, как футбольный мяч. Ведь лишнее давление стравили! Сева только смеялся и показывал, как надо с Игорьком правильно заниматься.
Я купила слинг и носила его все время на брюхе, пока однажды меня не скрутил приступ. Хорошо, что я почувствовала, что что-то не то. Был у меня верный признак – если запахло жженым сахаром, значит надо сесть. Я еле успела выпрастать Игорька из слинга и отключилась. Очухалась, рядом со мной прохаживается Женя, постукивает клювом по сучкам не паркете. Игорек молчит. Первая мысль – захлебнулся. Он тогда еще не научился сам переворачиваться, да к тому же часто поперхивался.
Нет. Нормально все было, но слингом я больше не пользовалась. Купила манеж, затолкала в нашу узенькую кухню-пенальчик и, кажется, немного успокоилась. Сева тряс перед Игорьком игрушки, покупал сумасшедшей яркости пищалки и водил ими у малыша перед носом. Когда Игорек схватил игрушку Сева чуть в присядку не пошел.
Весной, как только размерзлась земля, мы поехали на дачу. Женя заволновался, захлопал крыльями, побежал в поле. Мне было не до него. Придет, так придет. Над полем стоял густой пар, земля просыпалась. Солнце ярилось, жгло. И небо будто раскрыло все форточки. Я выбивала перины, сушила одеяла, белила печку. Игорек грелся во дворе в манеже. Мы учились стоять. И вдруг Женя бежит перепуганный. А вдали, за огородом красиво взлетает аист. Ну, понятно. Чуть ли не во двор прилетают, клевать беднягу.
— Эх, Женя! Сам-то ты можешь сказать, чего ради выжил? Ах ты бедняга! Ну, иди пожалею!
Женя подходит, я глажу его. Игорек видит Женю, тычет пальчиком. Но Жене не до игрушек. Он запрокидывает голову, щелкает клювом, хлопает крыльями. Ему хочется семью, гнездо. Ходит наш Жена по двору, собирает щепки, солому, палочки и складывает на старую автомобильную покрышку. Покрышку Сева у него отобрал и сделал Игорьку качели. Качели Игорьку не понравились, его на качелях рвет. Кинул Сева покрышку во дворе, а поздно уже. Женя гнезда не строит. Только ходит по огороду, червяков добывает. Всё какое-то занятие.
Сева приехал с работы и говорит: «Ань, а у нас еще одна отказница. Тоже гидроцефалия там, как у Игорька. Четырнадцать месяцев. Возьмем?» Взяли. Хорошая девочка. Улыбается, лепечет: «Ма-ма. Ма-ма.» И Игорек за ней повторяет: «Ма-ма».