Форт полуострова Эскимо

Сергей Ерофеев
г. Новокузнецк

(Немецкий текст Зарины Кулиевой, г. Вупперталь, ФРГ)

И сильные вышли и стремились идти, чтобы пройти землю; и он сказал: идите, пройдите землю, – и они прошли землю.
Книга пророка Захарии, 6–7

1.

Мирек спешил. Он спешил как никогда. Он никогда не спешил так по пятницам. И не боялся опоздать на автобус. Да и не любил он автобусы. Привык, но не любил. Там, где он жил теперь, да еще и с женой и дочкой Радмилой, эти длинные, желтые, пышущие жаром остекленные монстры были необходимостью. Иногда, провожая дочь в школу, Мирек даже ловил себя на том, что смотрит вслед. И только когда  туша вагона, описав широкую дугу, скрывалась за поворотом, теряясь в проулках и ущельях коттеджей, он поворачивался и уходил, смоля папиросу.

В автобусах были трубчатые поручни, обернутые белым и красным пластиком, резко пахнущие химикалиями скрипучие сиденья, в целом удобные, но не настолько, чтобы восхищаться инженерным гением сотрудников «Форда»… И эти люди. Особенно в центре. Их было много. Разные. Разной наружности. Разных национальностей. Палитра оттенков шевелюры. Говоров. Выговоров. Немцы, русские, словаки, сербы. И лишь из динамика раздавалась непривычно правильная английская и французская речь.

Автобусы… Бывают еще экскурсионные автобусы. Иногда люди, отработав какой-то срок, решают, что им необходим отдых. Видимо, под отдыхом они понимают новые впечатления, потому что автобус с отдыхом у людей вменяемых никак ассоциироваться не может. Они надевают теплые вещи, привычно складывают в рюкзачки дневной паек и едут осматривать примечательные места: дома знаменитостей, горы, водопады, озера. Если едут на несколько дней, – останавливаются на ночь в палатках, готовят на костре варево из полуфабрикатов, черпают ложками тушенку из серых жестянок, пьют дешевое вино из железных кружек и пытаются забыть о доме. Но Мирек думал о доме, и именно поэтому спешил на автобус.

Эти тяжеловесы в мире машин ходят по определенному графику. Каждый час, например. Или два. Или дважды в сутки, если маршрут пролегает через совсем небольшие поселки. Или если экскурсия не популярна. Или если это школьный автобус. А бывает, что он приходит лишь несколько раз в неделю. Или один раз. Например, по пятницам. Тот, на который опаздывал Мирек, приходил только по пятницам. И то –  не всегда. Ведь это был экскурсионный автобус. Длинный, желтый, с эмблемой «Форда» на пышущей жаром решетке радиатора.

Он приходил так редко, потому что маршрут пролегал через совсем небольшие поселки. И потому что экскурсия была не слишком популярна. В это время года. Холодно, промозгло. Туристы спасаются под разноцветными пуховыми куртками и ватниками, заматывают носы плотными шерстяными шарфами и выезжают на побережье, переночевав в теплой гостинице в Бенбоу. Побродив немного вокруг форта и взобравшись на стенки, всматриваются они в ясную или же зыбкую даль, будто надеясь высмотреть на схваченной льдами равнине французские крейсеры, а потом едут искать белых медведей.

В прошлом году Мирек сам привозил сюда дочку – поглядеть на океан, естественно, – летом. Он никак не думал, что будет спешить на этот автобус зимой. В такой холод. Как, наверное, тепло и хорошо в автобусе. Яркие ватники и куртки создают настроение, новенькие мягкие кресла так и призывают расслабиться, вкусить неги и безмятежности. Как убаюкивает вибрация двигателя, подспудно вливающаяся в пальцы через ручки и подлокотники, обернутые белым или красным пластиком. Он не любил автобусы? Черта с два.

Автобусы? Да он их обожал! Воистину, это одно из высших благ цивилизации! Благословен наземный пассажирский транспорт, дорожное полотно, движки и покрышки!.. Но как же тяжело до них добираться. Ползком.

2.

«Красную птичку» тогда искали все, кому не лень. От Якутии, будь она трижды неладна, до Аляски. Ну, Советы – понятно. А в Штатах… Кто летал из простой солидарности. Кто за престижем – утереть нос расхваленным «соколам». Ходили слухи о золоте.

Мирек с Карлом тоже искали. Арендовали борт. С двумя русскими, встреченными в Аяне в двадцать третьем. Когда покупали в складчину револьвер, чтобы застрелиться. Искали до сентября. Без толку.

 3.

Hallo, Nachbar! – крикнул ему Карл по утрянке, не то что не дойдя до порога, а едва обогнув мусорные баки. – Hast du das schon gelesen? «Der erste Sowjetische kommerzielle Transpolarflug» ist misgelungen…

Und? – Мирек продолжал невозмутимо орудовать шваброй, промывая плахи террасы.

Вместо ответа тот сунул ему в руки свежую газету.

Errinerst du dich an ihn? – ткнул он пальцем в фотографию на первой полосе.

Мирек чуть не выронил швабру.

Gibt`s doch gar nicht…*

_________

* – Эй, сосед! Уже читал? «Первый советский коммерческий трансполярный перелет!» накрылся тазом…

– И что?

– Помнишь его?

– Вот те нате…

_________

4.

Форт Принца Уэльского построен еще в восемнадцатом веке. Конечно же – англичанами. Конечно же – от французов. Да, впрочем, и от местных. Возвышаясь над устьем полноводной Миссинипи, он представлялся надежной защитой от любых посягательств картавых авантюристов. Одним своим видом повергая аборигенов в благоговейный трепет, форт был домом властей и символом власти.

Сюда сплавляли мужчины-кри юркие лодки, желая обменять дары Маниту на слезы зеленого змия, сюда приходили иннуиты с мехами и костью. Не утлый частокол степных рубежей, не сосновые заплоты «свободных колоний», не земляные валы Квебека, – дикий суровый камень образовал четыре правильных бастиона прибрежной твердыни.

Неприступные крепости часто сдаются без боя. Гарнизон уступил форт Лаперузу без единого выстрела. В самом деле, ну кому в здравом уме придет в голову драться с залетным корсаром за кусок булыжного пляжа на краю стылого моря? Расчет был верен. Короткое лето окончилось, и форт вернули владельцам. За ненадобностью. Его ведь нельзя унести с собой. И сносить – разоришься. А там уж и хозяева его бросили. Зачем, думалось им, поддерживать то, на что не зарятся лягушатники? Пустые траты. Может, поэтому так хорошо сохранился одинокий озябший страж Эскимосского полуострова, что на поверку оказался не нужным ни французам, ни англичанам, ни, уж тем более, местным?

К концу Великой войны форт объявили достоянием нации, но лишь после депрессии смогли навести порядок и начали возить туристов. Поездом или самолетом до Бенбоу многие сотни миль преодолевают зеваки, чтобы попасть в эту глушь, окрещенную прессой мировой столицей белых медведей, – покататься по побережью –  от поселка к поселку, пощелкать затвором «Лейки» с высоты бруствера.

Мирек и впрямь считал, что здесь очень красиво. Естественно, летом. Наглядевшись с высоты на россыпь озер Манитобы, семейство распрощалось с Карлом, отбывшем на своем одномоторном корыте к западным стойбищам. Переночевав в отеле, Мирек арендовал «Шеви» в китайской лавке и повез дочку в крепость. Впрочем, от переправы они решили пройтись пешком.

Этот медитативный пейзаж, ласкаемый  солнцем, необычайно хорош. Вернее, хорош он – только ласкаемый солнцем. Ровный, как стол, раскрашенный тремя красками – болотной, серой и синей, он начинает выигрывать на оттенках и людском оптимизме. Низкая рамка седых куртин наполняет его странными смыслами, не более, впрочем, реальными, чем французские паруса на лазоревом горизонте. Дыхание северных льдов, крошащее старые камни, сходит почти на нет, и лишь растворенное в водах, передает галечным косам страх и предчувствие ночи.

Проехал автобус с туристами. Развернулся на отсыпанной гравием площадке и сдал задом к самому барбакану. Шофер, усатый немолодой эмигрант, открыл дверь, и пестрая толпа потянулась через узкую брешь ворот во внутренний двор. Она просочилась сквозь стены казарм, окропила крошево рухнувшей кладки, омыла ржавые стволы батарей, вспенилась в теснинах аппарелей и растворилась где-то на территории. Был вторник. Летом автобус приезжает не только по пятницам.

По сути, внутри смотреть нечего. Форт интересен лишь издали, как акцент, как цель. Когда трогаешь босой ступней холодную воду речной губы и чувствуешь его присутствие. Когда ищешь куриных божков в галечнике и видишь его боковым зрением. Когда бредешь по узкой гравийке к стоянке автобуса рядом с приземистым барбаканом и перебираешь в памяти кадры бесчисленных озер Манитобы и ценники в новой китайской лавке, а он тянет тебя вовнутрь массой тысяч тонн стройматериалов. Но это ловушка, обман, – внутри смотреть нечего.

И они опускали ноги в лазурь широкой губы Миссинипи; восторгались тенаровой синью бесчисленных мелких озер, виденных с воздуха; пообедав на пляже, искали куриных божков до самой стрелки ровного, словно стол, оптимистического пейзажа. И больше в крепость не возвращались.

5.

Ему и в голову не приходило ползти. Поначалу. Пока не пришли мысли. Пока он в конном строю имперских улан не вылетел прямо на пики. Пока не столкнулся с Карлом на улице Белгорода. Пока не стал оседать в снег.

Мирек знал, что лечь – это почти конец. Годам, проведенным в этой стране. Среди подобных ему. Что ездят в автобусах. Немцев, русских, словаков, сербов. Правильной английской и французской речи. С выговором. Светлому пиву с кнедликами. Чужому Северу. В чужой стране. На чужом континенте.

6.

Мирек оставил Карла и санки несколько часов назад. И больше о них не думал. Они будто растворились в молоке. Будто бы умерли. Карл. И санки. Иногда казалось, что еще слышна вибрация двигателя. Потом он вспоминал, что двигатель тоже умер. И очень не вовремя. Где-то позади, над пустым побережьем Гудзонова моря. Еще до того, как Миреку стало ясно, что он был неправ. Что он ненавидит Север и любит автобусы.

7.

Карлу так и не купили новые «крылья». Пусть компания клялась и божилась. То ли денег жалели, то ли не за тех воевал. Когда от индейцев дошел слух о находке, лететь оказалось не на чем. Пришлось ему наспех шаманить своего «старичка».

От аэродрома Бенбоу взяли на северо-запад. Пересекли Миссинипи, оставив Эскимо справа. По словам поджарого скаута-кри, щеголявщего, на зависть округе, узорчатой вертикалкой и джинсой «Ливай-Стросс», где-то среди непролазных топей иннуитского пограничья он и обнаружил бомбардировщик.

И он не врал, запивая слова пльзенским в прокуренном баре, этот ковыряющий стойку субъект без левой половины лица. Синий хвост высоко торчал среди заметеленной пустоши, словно заплывший жиром обитатель морских глубин вынырнул, но был схвачен тисками колючего воздуха и вморожен в ледовую толщу. Но нет – напитанные влагой равнины к западу от Гудзона все же считаются сушей. Чудище попало сюда сверху.

Карл заложил еще один круг над павшим гигантом и, разглядев чуть поодаль обломки крыла, даже присвистнул. Еще бы. Асом военно-воздушных сил Карел Простак числился в те незабвенные времена, когда аэропланы мастерили еще из фанеры, а бои в небе были пальбой друг в друга из маузеров, наганов и смит-вессонов. Такие машины в этой стране он видел лишь на картинках.

Но как пропавший советский борт попал сюда? В Манитобу? Что внизу именно он, – цель бесплодных поисков лучших авиаторов мира, – сомнений не было. Синь толстого тулова, розовеющие в снегу ошметья с кириллицей. Откуда он взялся здесь?

Никаким «сбился с курса» этого не объяснить. На трех движках от Врангеля на Гудзон добраться нельзя. Значит ложь – экипаж не летел к Аляске. Они метили в сердце Америки.

Вот это был бы фурор! Фантастика! Сродни концу света… Приземление такой «птички» в Чикаго, Торонто, Детройте… Коммерция? Да плевать на шкурки и золото! Это меняло все. И навсегда.

Рвануть напрямки сквозь полярную зону – значит решить проблему дальности. Переброска в район Великих озер в автономном режиме стратегического бомбардировщика, которым и был ДБ-А, возвестила б конец мироукладу Антанты.  Показав, что Америку, диктовавшую из-за океана правила игры половине земного шара, Америку, уверенную в полной своей безнаказанности, Америку «большой дубинки», можно было бомбить. А раз можно бомбить, можно и договариваться. Но  — не долетели.

Мирек знал, – старый их с Карлом знакомец сделал все возможное и невозможное. Лучшей кандидатуры, пожалуй, и придумать было нельзя. Этот поляк не останавливался ни перед чем в стремлении услужить «сынам революции». Ни в ходе  переворота, ни в продразверстку, ни потом – на сибирском фронте. Циничный, амбициозный, жаждущий славы, классово чуждый Стране советов и возведенный ею в герои, бывший поручик мог или утвердиться в статусе небожителя или оплатить его смертью – упокоиться в крылатом гробу, раскрашенном в родовые свои цвета.

И вот ведь что получается. Пока они с Карлом спасались в глуши от выродков из ветеранских организаций, люди – те самые люди, встреченные ими на пепелищах, – делали себе карьеры. А не мотались на одномоторных корытах по отдаленным стойбищам, почитая стабильность за благо.

Да, нельзя не записать себе в плюс, что есть дом, жена и дочка Радмила, школьный автобус, терраса, мусорные баки под окнами, друг Карл, да еще пара бывших легионеров из бара, что зовут его Миреком, но о том ли мечтал молоденький австрийский улан, пришпоривая своего Каюра и мча с шашкою наголо в лоб конникам Келлера? Конечно же нет.

8.

Мирек познакомился с Карлом еще в Белгороде. Вместе они шли по Транссибу. И в числе многих и многих так и не сумели вернуться домой. Дикая история в Приамурье – вотчине накокаиненных подъесаулов, возомнивших себя мессиями и спасителями Отечества – обещала им трибунал и расстрел. После была якутская авантюра, Аян, Камчатка, Аляска. А к двадцать восьмому году они окончательно осели здесь. В  краю озер, хоккея и нетрезвых индейцев. В Манитобе.

Когда-то давно, по юности, Мирек только и грезил Севером. Севером и его славой. Вот только Север без славы был предначертан ему войной.

9.

Зал содрогался от чеканных звуков песни германоязычной аборигенки, привезенной в трюме с каких-то Богом забытых островов в качестве экзотического куска мяса. Убийственный акцент, придававший и без того матерным интонациям  «наречия смелых» какой-то нечеловеческий, зоологический шарм, эрективными волнами разливался по рядам общих столиков и коробам заполненных кабинетов.

Рядом сидели еще трое. Интеллигентного вида старичок с козлиной бородкой и в золотых дугах очков что-то деловито рассказывал. Мирек смаковал пиво, заедая его безжалостно расчленяемым ломтиком «Эстерхази». Это место было единственным во всей Вене, где он мог спокойно выпить кружечку пльзенского.

Ich bitte noch mal um Ihre Aufmerksamkeit, Herr Graf. – Мирек прислушался, а старичок смущенно опустил глаза в стол. – Das ist ausschließlich eine Forschungsreise. Heutzutage sind doch Jagdexpeditionen populär geworden. Da kann man Walrosse und Robben schießen… Ich möchte nicht die Fristen neu setzen… Das ist viel zu viel Arbeit… Sie verstehen doch, derjenige der zahlt… hat ein Recht dazu. Doch ich möchte das nicht… Wegen der Wissenschaft…Verstehen Sie…

Ich verstehe – участливо произнес Мирек.

– Und sind Sie auch bereit die Expedition bei diesen Bedingungen zu finanzieren?

– Absolut, Herr Doktor. Absolut.

Старичок просиял:

– Ich verspreche es Ihnen, Herr Graf, die Geschichte wird Sie nicht vergessen. Ich verspreche, ich verspreche.*

И начал трясти его руку с зажатой в пальцах десертной ложкой.

__________

* – И еще раз обращаю ваше внимание, господин граф. Это исключительно, исключительно научная экспедиция. Сейчас ведь в моду входят экспедиции охотничьи. Пострелять моржей, тюленей… Мне бы не хотелось перекраивать сроки… Столько работы… Вы ведь понимаете, тот кто платит… вправе. А мне бы так не хотелось… Ради науки… Вы понимаете…

– Я понимаю…

– И вы согласны финансировать экспедицию на этих условиях?

– Безусловно, доктор. Безусловно.

– Обещаю, господин граф, история вас не забудет. Обещаю, обещаю.

__________

10.

Пока Мирек преодолевал выветренные кусты и булыги низкого берега, последние фигурки исчезли с высоты бруствера. Револьвер с двумя оставшимися патронами, тот самый, купленный в Аяне смит-вессон, всегда лежавший заряженным под креслом пилота, он оставил Карлу. На случай, если мишки решат вернуться. Он попытался кричать, но не смог.

В эту пятницу были туристы. Был автобус. Массив форта тысячей тонн бесполезных стройматериалов закрывал от него барбакан, остановку и приторно желтый вагон «Форда», ждавший последних своих пассажиров, чтобы отправиться  расчищенным зимником дальше к прибрежным поселкам.

По ту сторону извьюженного бастиона был припаркован последний их с Карлом шанс, и Мирек чувствовал как шанс этот ускользает из его рук с подачи немолодого усатого эмигранта, сидящего за баранкой. Он чувствовал, нет – знал это наверняка.

Еще добрых две мили до Бенбоу по ледовому панцирю Миссинипи ему не проползти. Поэтому он побежал.

11.

Мимо него на восток катила лава. Мимо него. На восток. В касках с волосяными султанами. В голубых расшитых мундирах.

Он начал видеть себя. Там, среди них. Юным богемским красавцем с графским титулом и приятным именем Мирослав, мечтавшим о Севере и его славе и считавшим войну двухнедельной заминкой в блистательных планах.

Пришпорив коня, несся он полем сжатой пшеницы на русские пики с шашкой в бледной руке.

12.

Мирек спешил. Он спешил как никогда. Он никогда не спешил так по пятницам. И не боялся опоздать на автобус. Да и не любил он автобусы. Привык, но не любил. Там, где он жил теперь, да еще и с женой и дочкой Радмилой, эти длинные, желтые, пышущие жаром остекленные монстры были необходимостью. Иногда, провожая дочь в школу, Мирек даже ловил себя на том, что смотрит вслед. И только когда туша вагона, описав широкую дугу, скрывалась за поворотом, теряясь в проулках и ущельях коттеджей, он поворачивался и уходил, смоля папиросу.

 21.08.2014