Андрей Бикетов
с. Веселое Ставропольский край
Вы что-то хотели сказать? Если хотели, то обязательно скажите. Меня зовут… Впрочем, неважно, как меня зовут. Важно, что я не люблю рыбу. Я не люблю любую рыбу. Навагу, стерлядь, сома, корюшку, горбушу, налима, нельму, карася, салаку, кильку и карпа. Осетра не люблю особенно. Очень уж он скользкий и костистый. Знаете, у него такие хрящи, будто скулы, и спинные плавники еще… А если плавники такой формы, то пощады точно не жди. Вот попадись ты ему в море: беспомощный весь такой, не в плавках даже, а в брюках и в туфлях, как есть, как по суше ходишь. Что будет тогда? Опутает, заговорит, станет отходную тебе шептать. Маленькая вроде рыба, а силы в ней тогда сколько… Именно поэтому я боюсь рыбы. Меня так приучил отец.
Нет, он никогда не был рыбаком. Он не был рыбаком, а выходил в залив. Вот такой парадокс. Он выходил в залив по необходимости. А необходимость у него была. Надо было проверять грузы у проходящих судов. Многие транзитные корабли и баркасы не желали становиться на рейд. А проверять надо. А вдруг контрабанда? А вдруг опий, драгоценности, антиквариат? Вот он и собирался на рейд. Бывало, нацепит на себя куртку-анорак, чтобы встречная бора сердце из груди не выдула, и туда, на баркас. В свободные часы он старался заговорить со мной обо всем.
— Тёма (это, значит, я), как там в техникуме у тебя?
Я занимался в кулинарном. Готовил муку с присыпкой и оладьи с творогом. Потом у меня появилась девушка. Потом мы как-то незаметно с ней сблизились, и уже не захотели разлучаться.
— Как там у тебя в кулинарном? — спрашивал отец, смешно растопырив руки. — Заваливаешь, небось?
Ему даже на суше казалось, что он теперь в море. Проклятая качка не отпускала его на домашнюю побывку. Он растопыривал руки и пел старинную морскую песню. Слова песни были странные, и нигде с тех пор я их больше не слышал. Наверное, она была очень красивой, потому и повторялась достаточно редко. А, может, ее просто в одночасье позабыли…
— Я лосося хочу пожарить. Ты как относишься к лососю?
Подопытный разлегся в хрустальной чаше спинным плавником вниз. Моя девушка переворачивала его на брюхо, но он все равно выставлял плавник вниз. Лосось кривил рот, и тогда из его лососьей души выходили интригующие звуки.
Отец никогда ничего не боялся. Кроме рыбы. Он становился ногами на дно дежурного катерка, и тот мчался по заливу. На водной глади возникали буруны — очень уж мощный мотор был установлен на корме. А потом он обязательно возвращался и хвастался своим уловом.
— Девяносто килограмм опия, — утверждал свидетель задержания и показывал размеры. — Вот в таком мешке.
Лосось брал у моей девушки уроки выживания. Она ему ничего не показывала, а лосось все равно раскрывал рот. Наверное, очень важная информация просилась наружу.
— Надо же, какой здоровый! — удивлялась девушка, переворачивая обитателя морских глубин набок. — Как будто проглотил колесо.
Отец интересовался моими успехами. Делал он это не часто, а лишь по возможности. Отламывал кусочек лаваша, обмакивал его в сочной похлебке, после чего отправлял в себя.
— Не из рыбьего хвоста суп? И не из головы, и не из кости?
Я отвечал отрицательно. Он уж слишком предупредительно относился к любой рыбе, Та вроде бы обращалась с ним с некоторой степенью взаимности. Отец становился ногами на борт катерка, и катер ястребом мчался к очередной стальной посудине. Надо было проверять грузы. Грузов всегда много, и много нужно было времени на их тщательный осмотр.
— Хороший лосось, — продолжала девушка, обзаведясь ножом с зубастой ручкой. — Хороший лосось, и плавал он тоже, очевидно, хорошо. Только один хребет чего стоит!
Хребет стоил. Подводный житель не захватил с собой вещей и чемоданов, чтобы удобно разместиться в новом мире. А без чемоданов совсем неудобно. И без куртки-анорака тоже. Бора продувает насквозь, и старается застудить донельзя твои слабые легкие…
— Вот я съезжу еще разок, — говаривал отец, ударяясь в азарт, — И куплю тебе тысячу скороварок. Нет, лучше одну, но самую совершенную, каких не выпустили. На курсы тебя отправлю в заграничный ресторан. Станешь там шефом по русским блюдам. Завернешь им лаваш и наваришь борща. Только расстегаев не надо!
Обычно я соглашался. Раз хочется ему купить, то пусть покупает. Зачем отговаривать? Напрасный труд. А у нас в техникуме как раз практика началась. И много чего было нужно. В том числе и скороварки. Всевозможные, самые разные рецепты. Не счесть просто.
— Крепкая какая чешуя! Каждая — жемчужина прямо! Даже немножечко больше! Пара жемчужин! И слазить никак не хочет.
Моя девушка обдирала лосося и обнажала его кожу. У лосося перехватывало дыхание. Рыбина прежде не знакомилась с ножом, и сейчас состоявшееся знакомство как-то казалось ей сверх нормы. Не в заливе же плавать — ясное дело! В заливе глубоко, прохладно, мглисто, туманно. А тут никакой тайны, слишком уж все ясно. Чересчур ясно. Просто. Чашка, нож с зазубринами, рассыпчатое тесто.
Отец любил задерживать незаконные грузы. Это была его настоящая страсть. Он гонялся за контрабандистами на катерке, крича им в мегафон о неотвратимости наказания. Контрабандисты никогда не останавливались, а только лишь прибавляли ходу. После неудачного задержания он возвращался домой, садился напротив меня и спрашивал про учебу. Спрашивал, не готовим ли мы рыбу в горшках и на противнях.
— Эй, а почему ты так неравнодушен к рыбе? — спросил однажды я. — Ведь сама рыба к тебе больше чем спокойна.
— Мне снится сон, — отвечал тихо отец. — Мне еженедельно снится сон. Вот когда надо отправляться в рейд, тогда он и снится.
— И что же возникает перед твоими глазами?
— Мне снится, что я быстрый, неудержимый, свободный лосось, — серьезно уверял он, снимая куртку-анорак с плеча и вешая ее в платяной шкаф. — Я свободный лосось, мчащийся наперерез волнам в околоземное пространство. Лососю обычно невдомек, а человеку недосуг, что свобода возможна только в воде. В воде не водятся контрабандисты, там не нужно изображать из себя умника, чтобы сохранить за собой должность. Оттуда все кажется другим. Совершенно другим.
Я тогда подумал, что это нелепое нервное расстройство. Уж слишком отцу приходилось туго в бесплодной гонке за призраками. Они не были призраками, они были обычным экипажем из плоти и крови, но отцу они казались недостижимыми призраками. Мотор у катерка производил впечатление достаточно мощного, но только до тех пор, пока не преодолевал первой сотни метров. Потом он начинал корчиться и чихать. Раньше он работал отлично — без сучка и задоринки. Но время властно над всем — и над нами, и над нашими творениями. Вода разъела его корпус, и начинку, и содержание. Мотор стал работать слишком уж медленно.
— Вкусная получится рыба, — продолжала восторгаться моя девушка. — Неописуемо вкусная рыба. Давно мы такой не пробовали. Мы редко что-то стали пробовать действительно полезное.
Лосось горбатил бок, пытаясь уйти на волну. Вот только волны нигде рядом не наблюдалось. И буруна, и дежурного катера.
Катер на поверку оказался хлипким. И конструкция оказалась испорченной, и дно его тоже изъела морская соль. Те, кто должны были проверять суденышко перед выходом в рейс, обязанности свои выполняли спустя рукава. Все бы неплохо, но в один день и в один час это привело к катастрофе. Тогда, когда намечалась очередная погоня за нарушителями контрольного режима. Катерок несся на всех порах, и команда береговой охраны не сразу заметила, что остов его разваливается на части. А едва, заметили, стало уже слишком поздно…
— Ты зря недооцениваешь рыбу, — донеслось сквозь шипящий отзвук. — Тебе просто никто ее раньше вкусно не готовил.
Я готов был согласиться с голосом, но меня вдруг охватила непреодолимая дрема. В полусне мне казалось, что я проваливаюсь сквозь днище рассекающего волну катера и быстро падаю вниз. Потом движение остановилось, и я стал жадно искать последней порции кислорода. Но и ее не было. Тяжесть накатывала сверху неподъемным столбом, норовя придавить к самому что ни на есть дну. Тело ложилось на бок, но его постоянно переворачивало течением на живот. Мне снилось, что я самым невероятным образом перевоплощаюсь в лосося. Вместо растопыренных рук вырастали колючие плавники. Дыхание сбилось, легкие загорелись безразмерным жаром, отказываясь пропускать сквозь себя жидкий воздух. Фигура выпрямилась и стала невероятно упругой. Кожа приросла чешуей величиной с большущую монету. Ничто больше не могло удержать меня в прежнем мире. Я обрел поразительную легкость бытия и ледяное спокойствие. Присоединяясь к рыбьему косяку, я набрал в жабры как можно больше воды, и попытался воспроизвести по памяти услышанную ранее песню. А после… Отрешенность и безмятежная мгла. Едва пришел в себя, на уме завертелась мысль: не люблю рыбу, не люблю никакую рыбу. Ни окуня, ни палтуса, ни наваги, ни стерляди…
18-19 декабря 2012 года