Без возвращения (начало)

Роман Файзуллин
г. Стерлитамак

I

1

– А давайте каждый день встречать друг друга улыбкой? – предложила Юля/
– А давайте ударом по ебалу? – предложил я – Так по – крайней мере будет честнее…

Одна из продавщиц, даже не знаю, как ее зовут – застенчиво хихикнула, а Юля недовольно скривила губки.

– Ладно, через минуту начинается рабочий день, все за работу, – сказала она, и все стали расходиться. – А ты Арсений, – она посмотрела на меня укорительно и гневно, – сходи за водой и протри везде пыль.

Юля – девушка с устойчивым взглядом на мир, четким представлением о жизни и, в общем – то маленьким мозгом. Маленьким, но этого хватает, чтобы исполнять обязанности администратора в небольшом магазине – следить за приходом – уходом товара, чистотой в зале и прочим. Словом, делать все, как надо.

Голова у меня была ватной. Недосып. Бессонница. Нарушение ритма. Ночью не сплю, а днем засыпаю, хотя спать категорически нельзя.

Я взял ведро и пошел в туалет за водой. 10 часов утра. Во всем центре не так уж и людно. Совсем не людно, даже учитывая, что сегодня выходной. Голубь пролетел мимо. Совсем рядом с моим лицом. Я ощутил приятный ветерок, от взмахов его крыльев. Остановился. Как он попал сюда? С улицы?… На меня бежал парень с огромным сачком в руках и кричал: «Дима! Дима! Куда ты улетел!». Парень – продавец из зоомагазина со второго этажа. Все ясно: голубь вылетел из вольера. Ну и здесь ты не найдешь свободы друг Дима. Это торговый центр. Голубь полетел дальше, а парень все кричал: «Дима! Дима!». Бесконечная беготня нескончаемых людей и мимолетных птиц.

Я зашел в лифт. Нажал на третий этаж. За мною сейчас следят. У них теперь везде камеры. Безопасность. Терроризм. Взрывы. Опасный век. Никто не застрахован от смерти. Лифт остановился. Двери открылись. Я вышел. Зашел в туалет. Чистое белое помещение. Никакого запаха. Я поставил ведро в раковину. Включил воду и стал ждать, пока оно наполнится. Дверь открылась. В туалет вошла девушка. Длинные рыжие волосы. Рост метр 62-64. Тонкая талия. Роскошные бедра. 3 размер груди. Стройная. Хорошие ноги с очерченными икрами. Сверкающие карие глаза. Правильные черты. Красивая очень. Рыжая богиня. Притягивает. Хочется обнять. Но что-то подсказывает мне, что она несет в себе разрушение. И поэтому, я прохожу мимо. Вообще я давно ее здесь вижу. Она администратор в женском магазине на первом этаже. Я с ней не знаком. И даже не здороваюсь с ней и имени не знаю, хотя она мне нравится. Может и я ей?

Вода в ведре набирается до половины. Еще немного. Стоит только на мгновение отвлечься от окружающей реальности, как окунаешься в реальность прошлого. Слова. Фразы. Звуки. Лица. Образы…. Попсовый мотив из телевизора, где- то в гостях, когда все взрослые уже напились. Танцевать больше нет сил и они о чем-то говорят. Что-то обсуждают. Свои и чужие жизни. Работу. Отношения. И прочее – прочее… Черт возьми, почему они не говорят о детстве! Это же намного интереснее. И приятнее. И еще, главное – это не пошло. Почему им милее обыденное говно?

Ведро наполняется до конца. Я выключаю воду. Беру ведро и ухожу. Девушка остается. Она что-то делает у раковины. Только сейчас замечаю – отмывает руки от чего – то черного. Можно подумать у нее снимали отпечатки пальцев. В действительности – же наверное вляпалась в краску. Да, столик в подсобке черного цвета. Ладони запотели, когда она уперлась ими в него и краска осталась на руках… Более правдоподобных вариантов мне на ум не приходит. Она остервенело натирала ладони мылом, но черный цвет не желал сходить с ее рук. Она натянуто улыбнулась мне. Я никак не отреагировал. Ей стало неловко.

У лифта вместе со мной стоит в ожидании взрослый мужчина лет 45 с ребенком в руках. И девушка лет 20-ти с пустой коляской. А лифт что-то не едет. И мы невольно, и не явно рассматриваем друг друга. Изучаем. Я вижу их жизни. Их положение. То, как они познакомились. Как поженились. Какие цели преследовали. Все. Насквозь. Они меня ни хрена. Им меня не просечь. Эти оба слишком по вязли друг в друге. А когда люди сливаются в одно целое – окружающее их мало волнует. Они теряют зрение, слух их притупляется и они становятся уязвимы, как никогда. Впрочем, и меня они трогают не больше, просто я вижу их насквозь, как рентген, невольно. Это неприятно, но поделать с этим я ничего не могу.

Двери лифта наконец открылись. Я пропустил их вперед. Места хватает всем. Я выхожу на третьем. Молодые или на половину, не знаю, как правильно назвать уже старого в принципе мужика и юную девочку, едут дальше. В этом плане Бук вызывает у меня глубокое омерзение, во всем остальном же он нехилый Воин.

– Ты что так долго!? – закричала мне Юля.
– Застрял в туалете, – сказал я первое попавшееся на ум.

Она ничего не ответила. Отвернулась от меня и продолжила беседу с подругой из соседнего отдела. Я окунул тряпку в воду, выжил и принялся вытирать пыль везде, где только мог ее найти. Кроме пола. Пол моет техничка.

У Юли красивая задница. Выпуклая такая, правильной формы. Соблазнительная. А вот сиськи не очень. Маленькие. Никакие. Но в целом это довольно красивая женщина. Мы друг друга недолюбливаем. Хотя скорее она меня недолюбливает, а я к ней просто равнодушен. Однажды она подошла ко мне и попросила после работы проехаться к ней домой и починить компьютер. Дескать, опперационка полетела. Помощь нужна.

– Слушай, – ответил я ей, – Юля, ты красивая привлекательная девушка. И думаю, желающих починить тебе компьютер найдется предостаточно. А я как-то не могу. Я в этом ничего не понимаю, да и к тому – же, у меня же все – таки любимая есть.
– Арсений, ты урод! – сказала она.
– Да, – с удовольствием согласился я.

Она не привыкла, чтобы ей отказывали. Особенно мужчины. И с тех пор мы не разговариваем кроме как по работе. И меня это устраивает более чем.

Я расправился с пылью. Поставил ведро с водой в подсобку. Повесил тряпочку сушиться. И, предварительно предупредив Юлию, отправился на первый этаж, на улицу покурить. На выходе я случайно столкнулся плечом с парнем. У него в руках был букет красных роз. Он спешил и вроде бы, был на подъеме. Прямо светился весь.

– Ой, простите, пожалуйста, – сказал он мне.
– Ничего страшного, – ответил я и он побежал дальше.

На улице было хорошо. Тихо. Слабое солнышко слегка пригревало. Ветерок. Я сел на камне у небольшого фонтана, от него исходила приятная прохлада. Я закурил. Поднял взгляд в небо. Зажмурился. Лучи слепили мне глаза. Мне захотелось развалиться прямо здесь, на мраморе у воды и заснуть. Но здравый смысл не позволял мне сделать этого. Две блондинки, по – всей видимости крашенные с толстыми жопами и худыми ногами на огромных шпильках хихикая, с пакетами в руках вышли из здания. За ними тощий юноша с черными волосами, тоже крашенный, обтянутый в ультро узкие джинсы. На обеих предплечьях, начиная с запястий и до локтевых суставов нанесены насечки. Резал лезвием. Вот мудак. Видно, же что он не хотел умирать, а сделал это так, для пантов. Дешевых и ничего не значащих. Охранник вышел покурить. С охранниками я тоже не здороваюсь. Я вообще довольно необщительный. Последняя затяжка. Еще один взгляд в небо. Еще одни пол – часа жизни прожиты. Я выкидываю дотлевающий бычок и иду обратно, в свой отдел. Я бы хотел пойти домой, никого ни о чем не спрашивая. И ни о чем не предупреждая, но так положено делать. Глупые правила нельзя нарушать, иначе ход привычной жизни нарушиться и у тебя могут возникнуть непривычные проблемы. Уж лучше я буду следовать заданному курсу.

Два стероидных качка в отделе мужской одежды. Маленькие бритые головы, на огромных раздутых телах.

– Нам бы вот эти штаны, – указывает он на узкие спортивные штаны «Бруджи» – вот как на вас чтобы сидели чика в чику.
– Мм…- смотрю я сперва на них, а потом опять на трико и подбираю слова. Мой рост 182. Вес 75 кг. В них при примерно таком же росте не меньше 120 кг. Да вам надо магазин для великанов.
– К сожалению у нас для вас ничего не найдется, – отвечаю я, – вы можете померить самый большой размер, – но и эти штанишки будут на вас как лосины.

Они засмеялись.

– Ладно, – сказал один, – а есть еще магазины поблизости?
– Да, – ответил я, – на втором этаже, в третьем корпусе.
– Спасибо, – ответили они хором и ушли.
– Не за что, – сказал им в след я, – приходите еще.

В левом кармане штанов завибрировало. Мобильник. Оля.

– Привет мой хороший?
– Привет.
– Ты как? Все хорошо?
– Да, все отлично, только спать хочу. И к тебе. У тебя что?
– Все нормально. Тоже к тебе хочу.
– Оль, мне идти надо, клиенты, – соврал я. Не люблю болтать по телефону.
– Хорошо мой хороший. До вечера. Я люблю тебя.
– Хорошо, – сказал я и отключился.

Почему я не сказал ей, что тоже люблю ее? Что мне помешало? Не хочу врать. Правда все – таки лучше, даже если звучит она хуже лжи.

– Ебанный в рот! Кого я вижу! Арсений!

Кривой. Мой старый школьный товарищ. Я невольно засмеялся. Его эпатажное поведение всегда веселило меня, даже в самые угрюмые дни моей жизни.

– Привет Сергей.

Он бросился с объятиями.

– Тихо – тихо, – остановил его я, – у нас тут так не принято. Руководство будет ругаться.

Но он явно был под чем-то, и его мало что волновало. Мы вышли из отдела. Там мне будет легче от него отделаться. Юля недовольно посмотрела на меня.

– Сейчас, – понимающе кивнул я ей.- Сейчас.
– Кривой, у меня из-за тебя проблемы будут на работе. Давай, как ни будь потом встретимся и пообщаемся?
– Да похуй! – воскликнул он и засмеялся.
– Тебе может быть и да, но мне нет, – отрезал я.
– Хорошо, – сказал он, уже не смеясь.

Я продиктовал ему свой номер.

– Дай пятьсот рублей. Мне на игрушку для ребенка не хватает. И я уйду.

Я достал из кармана деньги. Было только 400 рублей. Отдал их ему и он ушел. Юля укорительно посмотрела на меня, когда я вернулся в салон. Я виновато пожал плечами.

2

Ушел с работы я позже всех. Была моя очередь уходить последним. Я проверил кассу. Закрыл стеклянную дверь. Спустился по эскалатору вниз. Рыжая девушка и парень, с которым я столкнулся на выходе утром – растрепанные и вспотевшие выходили из магазина. Она закрывала дверь, а он стоял и держал ее пакеты. Мне стало противно. С того дня о рыжей богине я больше не думал.

Когда я подходил к дому, из окна второго этажа вылетел бюст, похожий на тот, что сделала когда-то Буковски – одна из его блядин Лидия, которая(по словам самого же Чарльза) имела толстые лодыжки и писала бездарные стихи. По-моему это он и был. Бюст самого Чинаски. Гипсовая голова упала прямо передо мной и разлетелась на мелкие кусочки.

– Сука! Тварь! – кричал в истерике, приятный мужской голос. – Я тебе свистульку, твою, далеко не девственную лизал! А ты, как последняя блядь еблась и в хвост и в гриву с моим старшим сыном!!

– Пошел на хуй старый извращенец! – стервозно отвечал ему звонкий женский голос. Потом что-то стеклянное разбилось о стену. Посуда. Ваза. И еще и еще. Женские крики. Мужские крики.

– Блядь такая отпусти мои волосы!! Да что ж ты… – злобно и одновременно жалобно визжал мужик. Звуки борьбы. Вопли. Крики. Бьющиеся посуда. Теперь что-то потяжелее. Книги полетели из разбитого окна, сверкая белыми страницами и неуклюже брякаясь на серый асфальт. Пожилой мужчина с проволочной бородой на расцарапанном морщинистом лице вышел из подъезда.
– Ну и вали старый козел! – крикнула ему в след растрепанная женщина из окна.
– Мерзкое вонючее санье! – крикнул он в ответ и принялся нервно собирать книги. Я стал помогать ему.
– Вся наша жизнь – это мерзкое вонючее санье, – повторил он, уже совершенно спокойным тоном мне. Мы собрали все книги. Их оказалось довольно много. Я насчитал пятнадцать томов. Не меньше.
– В машину, пожалуйста, – указал он на старую помятую Волгу.

Мы загрузили книги в багажник. До чего же похож, подумал я. Невероятно.

– Спасибо сынок, – он протянул мне руку и улыбнулся своими добрыми и мудрыми глазами. Именно глазами, мимика лица оставалась неизменна.
– Да не за что, – растерянно ответил я, пожав его крепкую руку. Он отхлебнул из бутылки уиски и протянул мне.
– Нет, – отмахнулся я, – не хочется.
– Ну, тогда я поеду. Береги себя сынок! – подмигнул он мне на прощание левым глазом и запрыгнув в автомобиль умчал, подняв за собой облако желтой пыли.

Странно, мы с Ольгой снимаем квартиру в этой новостройке уже 3 года, а этого замечательного дядечку я не разу не видел.

На лестнице я столкнулся с Игорем, моим соседом по площадке.

– Ты знаешь, что случилось? Ты знаешь!…- начал он едва мы поздоровались.
– Что? – спросил я.
– У меня брат, ну помнишь, Миша?
– Да, помню.
– Снимали квартиру с женой и ребенком. Двухкомнатную, на два хозяина. У них сын 4 – ех лет. А у соседей 6-ти.
– Ну и?.. – поторопил его я.
– Ты сейчас охуеешь! 6- тилетний ебал 4-ехлетнего!
– Ого. Как так? – удивился я.
– Ну, они в этот же день съехали оттуда, и сейчас в суд подают на них. Он ребенок говорит, меня Артем, так сына их зовут 6-тилетнего, заводил в комнату, ставил раком и писей в попу тыкал. Они это сами увидели, 6-тилетний ебет 4-рехленего! Это какой пример надо был подать ему, чтобы он так делал!
– Да, пиздец, – только и смог сказать я. Сколько, однако, разных по своей природе событий случается ежесекундно в мире. Игорь побежал дальше. А я, раздумывая над услышанным поднялся к себе на пятый этаж. Вот вам и наука взрослые: не cношайтесь при детях. Не подавайте дурной пример.

Я залез в карман за ключами. Нет. Опять забыл. Позвонил. Оля открыла мне. Я обнял ее и поцеловал.

– Сладкая, – сказал я, – я очень устал.
– Что случилось хороший мой?
– Не знаю. Просто почему-то в последнее время я очень устаю.
– Может тебе витамины надо попить?
– Да я уже пропил курс. Толку то.
– Надо опять начать заниматься. И бегать, обязательно бегать по утрам.

Я прошел в спальню. Скинул штаны и рубашку, и направился в ванну. По пути наступил в лужу жидкого кала.

– Оля, – крикнул я ,- откуда здесь дерьмо?
– Я котенка принесла, – донеслось из кухни.

Черный пушистый комочек подбежал к моим ногам. Посмотрел одним большим карим глазом. Второй глазик был залит кровью. Радужная оболочка повреждена. И было понятно, что видеть им он уже никогда не будет.

– Маленькая моя, что с тобой приключилось?

Я взял комочек на руки и прижал к груди. Она сперва зашипела, потом грозно заурчала, а после поняв, что я не враг сладко замурлыкала. Я почему-то предположил, что это непременно девочка. Потом поднял котенка вверх. Посмотрел. Предположение оправдалось.

– И как же мы тебя назовем?

Ольга по-прежнему копошилась на кухне.

Из школьной программы по биологии мне запомнилась одна птица – Кайра. Морская полярная птица. Ее яйцо обладает такой формой, что лишь вращается вокруг своей оси, но не может укатиться. А знаете, почему так получилось? А потому что все остальные яйца покатились, упали вниз со скалы и разбились. Остались только те, кто умеет вращаться. И, кроме того – имя это мне еще тогда понравилось, и я хотел обрести питомца, которого я бы мог назвать им.

– Кайра? – обратился я к комочку у меня на руках.
– Мурр, – одобрительно ответила она.
– Да, – согласился я, – ты Кайра.

Я зашел на кухню. Ольга крутилась у плиты. Она готовила плов. Одной рукой я прижимал к себе Кайру, а другой прижал к себе Олю, подойдя сзади.

– Где ты нашла это чудо?
– У подъезда сидел. Весь голодный и с выбитым глазом. Мне жалко так его стало.
– Это она.
– Что?
– Это девочка. Я ее Кайрой назвал.

Ольга засмеялась.

– Ей подходит это имя. Это же такая птица, если не ошибаюсь.
– Да, у нее еще яйцо не катиться, а лишь вращается вокруг своей оси.

Я сел на стул. Кайра спрыгнула у меня с колен, подбежала к миске с едой и стала жадно поглощать пищу. По-моему она ее даже не живала. Глотала так, целиком. Я встал. Поцеловал Ольгу. Потом поцеловал Кайру. Потом схватил Ольгу за задницу, еще раз поцеловал и пошел в ванную. Вечер мне нравился. Появившееся и уже успевшее стать родным существо заполнило собой не малую долю пустоты во мне. Я определенно был рад таким переменам.

Теплая вода расслабляла мое уставшее тело и успокаивала утомленный разум. Я курил и думал о прошедшем дне. Большую часть пространства в моей голове занимала Кайра. Я чувствовал злобу, к тому неизвестному, который лишил ее зрения. И так – же я понимал, насколько это бессмысленно. Я никогда не повстречаюсь с этим человеком. А даже если и встречу, то не узнаю что это он, тот, кто причинил зло моему родному существу. Один писатель говорит, что все человечество – это одна блядская яма наполненная трупами для мастурбации друг друга. И что люди – самая ущербная форма жизни, которую он здесь встречал. С ним нельзя не согласиться. Он прав.

Я вылез из ванной. Надел шлепки. Почистил зубы. Подпоясался полотенцем и вышел. Плов был готов. Кусочек счастья спал на коленях у Ольги. Я сел за стол и молча принялся за еду. Съел плов. Потом попил чай. Все это время Ольга молча смотрела на меня.

– Арс, – начала она, – ну что с тобой такое? Почему ты в последнее время какой-то холодный и чужой. Отстраненный. Не такой, как был вначале, когда мы только познакомились. Вон, – она указала на стопку книг лежащих на холодильнике. Среди низ были Вольтер, Кафка, Хемингуэй, Буковски и кто-то еще…
– Тебя только твои книги интересуют. Даже больше чем люди.
– А это не удивительно. В них больше правды, чем в людях, – сказал я. Встал из-за стола и направился в спальню. Через несколько минут ко мне пришла Ольга.
– А где Кайра? – спросил ее я.
– На кресле спит, – ответила она. Затем скинула халат и направилась ко мне. Трусов на ней не было. Я грубо прижал ее к себе и мы стали целоваться и лапаться. Хуй у меня мгновенно затвердел, но я решил повременить. Я целовал и облизывал ее шею, грудь, живот… остановился на лобке, засунул ей два пальца во влагалище. Она застонала. Я немного пошуровал ими в ней. Затем поднялся и резко вошел в нее. Она вскрикнула. Сладкая, теплая, горящая телесной страстью плотная влажность. Вот что нужно всем людям на земле. За это они отдадут все что угодно. Даже душу. Только бы еще и еще. Снова и снова. Человечество стоящее на обочине вселенной и продающее свою продроченную душу в обмен на кусок живого мяса.

Ольга стонет и извивается в такт моим толчкам. Напряжение нарастает. Я работаю молча, как машина. Ну, все, я кончил. Ольга тоже. Мы кончили одновременно. Люблю когда так. Но это еще не конец. Я не вынимаю из нее отросток. Продолжаю легкие толчки. И через минуту другую член снова во всеоружии. И так я кончил три раза за раз, то есть, не вылезая из Ольги. Она четыре. Как сама потом призналась. Все нормально. Теперь можно и отдохнуть.

Вот оно. Едва ты вошел. Кончил. И вот это чувство дикого скотства и щемящего одиночества. Будто ты гость в этом мире, в этой квартире, в этой женщине. И сам ты в действительности не нужен и даже не виден. (Существуешь ли?) Нужно лишь то, что ты время от времени делаешь.

Влажный хер еще немного пульсирует затухая. И вот это уже просто спящая сморщенная мотня. Ничего более не требующая, кроме как покоя и тепла. Наконец – то сон. Мимолетный побег из ада.

– Ты любишь меня, – спросила Ольга. Я промолчал.
– Ты не любишь меня! – крикнула она и отвернулась лицом к стенке. Тихо заплакала. Я ничего не ответил. Тоже отвернулся. Одна моя рука упала за борт кровати, и пальцами я почувствовал прохладу пола. Потом что-то влажное ткнулось в мою ладонь. Кайра. Она уркнула и стала тереться об руку. Засыпая, я слышал ее убаюкивающее мурлыканье под ухом.

3

Когда я проснулся, Ольга была уже на работе. В аптеке «Мать и дитя». Она закончила вуз БГМУ – фармацевтический факультет. Плюс медицинский колледж. Ей нравится ее работа. Нравится консультировать людей, продавать и знать большое количество лекарственных препаратов. Сестринское дело она знает на отлично! К слову сказать не только сестринское. Ольга хороша во всех ипостасях. В свободное от работы время она поет. Даже когда-то выступала когда-то в башкирской филармонии вторым голосом. К тому же на работе тепло, она может слушать музыку и сидеть в Интернете. Это тоже большой плюс.

Периодически ей хочется замуж, так сказать официально узаконить наши отношения. Я говорю что обязательно, как нибудь это случится. Но не сейчас, не сейчас. И она довольная и удовлетворенная ответом перестает ебать мне мозги этой глупой идеей.

Наркоманы, стоят в очередь уже с утра. Покупают «Седал» и «Тропикамид». Варят свое смертоносное варево. Вмазываются. Кайфуют. Но политики обещали, что летом 2012, все кадеиносодержащие препараты будут продаваться ограничено и строго по рецепту. Так и случилось, только с небольшим запозданием. Кардинально на ситуацию в обществе по части наркомании это конечно же не повлияло. Каждый год на наркорынке появляются десятки новых химических соединений, чтобы каждый из них признать наркотиком нужен год согласований. Поэтому и еще по ряду различных причин, включая собственную выгоду – борьба с наркотиками у властей выходит такой неуклюжей и малоэффективной. Но я был рад, что шелудивые гниющие ублюдки стали горазд реже появлятся в аптеке и пялиться на мою Олечку. Разве что, задроченные и убитые жизнью и собой алкаши по-прежнему частенько захаживали за спиртом и перцовкой, как за живительной влагой. От этих никуда не деться.

Кайра спала рядом. Я поднялся, с первого раза попав в шлепки. Натянул трусы. И направился на кухню. Кайра бежала за мной и мяукала. Я наложил ей плов в чашку. Кошачей еды у нас дома не было. Попил воды из под крана. Приготовил яичницу с помидорами. Поел. Выкурил сигарету. Потом принял душ. Было 12 дня. У меня выходной. Я взял сытого и довольного котенка на руки, она мурлыкала, и пошел в спальню. Включил ноутбук. Проверил почту. Ничего, кроме спама. Зашел в контакт. Таня Валеева. В статусе стоит «счастлива!». Уже тридцать дней, как мертва. Мы учились в начальных классах. Замкнутая. Не от мира сего. Прыгнула с пятого этажа. Прожила шесть дней, а на седьмой скончалась, так и не приходя в сознание. Зачем я продолжаю заходить на ее страницу, чтобы увидеть это «счастлива!»? Я ее даже и не знал толком. Она мне никто. В одном я уверен, ей повезло. Она умерла счастливой.

Теплый комочек вибрировал у меня на коленях. Я закрыл ноутбук и переместился на кровать, взяв с собой книгу со стола. Вольтер. Философские повести. Простодушный. В конце истории я даже немного поплакал. Пытался успокоить себя мыслью, что все это вымысел, но не помогало. В итоге из всех персонажей тошноту у меня не вызвала только пожертвовавшая собой во имя других мадам Сент- Ив. Так оно и есть, в жизни не бывает невиновных – но бывают безвинно виноватые.

Затем меня начало клонить в сон. Я отбросил книгу и закрыл глаза. Поспал. Недолго. Минут тридцать. Меня разбудил звонок. Ольга.

– Привет мой хороший?
– Привет.
– Ты как? Все хорошо?
– Да, все отлично. И к тебе хочу. У тебя что?
– Все нормально. Тоже к тебе хочу.
– Оль, мне идти надо, я кушать готовлю и по дому убираюсь.
– Хороший мой, а что готовишь?
– Мясо. Отбивные. Уже подгорает, пойду.
– Хорошо. До вечера. Я люблю тебя.
– Хорошо, – сказал я и отключился.

Еще пару минут я сидел неподвижно и ни о чем не думал, потом Кайра спрыгнула у меня с колен. Я поднялся с постели. Сходил в ванну. Зачем-то принял еще раз душ. Высушил волосы. Пошел на кухню. Достал свинину из морозилки и поставил размораживаться в микроволновую печь. Сел у подоконника и закурил. Из-за окна доносились детские крики. Ругались женщины. Лаяли собаки. Проезжали машины, поднимая серую пыль. Пропикал таймер и я достал мясо. Свежее, красное, оно было приятно моим рукам. Люблю работать с мясом. Никогда не понимал вегетарианцев. Для меня гораздо легче прожить без ебли, чем без пищи животного происхождения. В столе у меня лежал специальный предназначенный для этого топорик, совмещенный с молотком для приготовления отбивных. Я нарезал мясо ровными кусочками чуть меньше ладони размером. Отбил их. Растопил жир на сковороде и поставил париться мясо подлив туда немного воды. Когда вся вода выкипела, я натер в скороду чеснока и еще минут пятнадцать продолжал жарить мясо. На гарнир я сделал картофель, отварной. Смастерил салат из помидор, огурцов и зелени. Ужин был готов, но Ольга еще не пришла и я, решил не садиться за стол до ее возвращения. Не потому что для меня это важно, а потому что я просто не был особенно голоден.

Ольга пришла с работы в 8. Я обнял ее. Поцеловал. Встал на колени. Снял с ее красивых ножек босоножки.

– Ты что-то бледный хороший мой.
– Да, я что-то устал.
– Надо тебе витамины попить.
– Я уже пропил курс, не помогает.
– Надо опять начать заниматься. И бегать, обязательно бегать по утрам.
– Да, надо попробовать.

Мы прошли на кухню. Молча поели, все втроем. Потом я оттрахал Ольгу, загнув раком у стола. Потом она пошла принимать ванну, а я зашел в спальню, упал на кровать и уснул. Ночью проснулся от того, что мой член упирался в ее роскошные ягодицы. Она спала. Я раздвинул пальцами влажные губы. Она проснулась. Застонала. Я пошуровал чуток пальцами в ее влагалище и вошел. Кончил в нее несколько раз подряд. Удовлетворился и удовлетворил. Привычный сценарий. Не плохой и не хороший. Очень приятное действо в эти самые минуты, однако, увенчанное поразительно дикой тоской послевкусия.

Утро началось аналогично. Я снова ел, а потом читал. Ерофеева. Записки сумасшедшего. Я понял, что автор очень страдал и жил в состоянии тяжелейшей депрессии. Даже самому выпить захотелось, но я не выпил, а лишь немного поспал. Разбудил меня звонок. Ольга.

– Привет мой хороший?
– Привет.
– Ты как? Все хорошо?
– Да, все отлично. И к тебе хочу. У тебя что?
– Все нормально. Тоже к тебе хочу.
– Оль, мне идти надо, я штангу поднимаю.
– Хороший мой, я так рада.
– Ага. Ну, я пойду.
– Хорошо. До вечера. Я люблю тебя.
– Хорошо, – сказал я и отключился. Потом вышел на балкон держа в руках Кайру. Она с любопытством смотрела вниз и мяукала, как бы спрашивая: «Что это такое?». Я выкурил сигарету. Поплевал на головы прохожих. Помолчал и зашел обратно. Решил действительно поразмяться и поупражняться на турнике и со штангой. Получилось не очень. Давно я этого не делал. Быстро выдохся и устал. Потом позвонил Ольге. Сказал, что плохо себя чувствую, и чтобы она по пути домой заехала в кафе и купила, что ни будь вкусное и готовое, так как готовить у меня нет никакого желания. Да, и про кошачий корм, чтобы не забыла. Ольга так и сделала. И даже совсем не ругалась. Хорошая женщина.

Ночью я проснулся от странного сна. Мне снилось, будто я стою в ванной под душем, а из носа, рта, жопы и глаз моих не останавливаясь течет кровь. Я хочу выйти из ванной и остановить кровотечение, но не могу, ванная притягивает меня и держит. И вот она уже практически наполняется. И я падаю, распластываюсь, тону и захлебываюсь в растворе из собственной крови и грязной воды… И при всем этом мне очевидно, что видение это не мое, но переживаемое и мной так – же явственно как и его истинным правообладателем.

Я накинул рубашку. Ольга спала. Я поцеловал ее спящее личико. Было полнолуние. Шторы раздвинуты. И в таком освещение она особенно красива. Такой беззащитной она мне нравилась больше всего. Но почему-то именно в эти минуты, наполненные нежностью и правдой, я всего больше думаю о тех, которым только и остается, что вдохновлять и утешать себя мыслью, что они давно уже умерли и любые тяготы и невзгоды, которые им может устроить этом мир – более для них не страшны. Странно и тупо.

Я стоял на балконе, курил и смотрел вниз, в темную прохладу ночи. Слышался стук женских каблуков. Тихие голоса. Изредка мерцая фарами, проезжали машины. В тенях деревьев при этом с легкостью просматривались расплывающиеся фигуры людей и невиданных животных. Пока тлеет сигарета, перед глазами пролетает вся твоя жизнь. Вот ты родился. Первый раз пошел в школу. Не понравилось, так как в первый же урок поднялась температура и тебе, как всегда разумеющееся было неуютно среди этих чужих людей. И единственное хорошее, что было в этом, это то, что мама находилась рядом. Но и это не помешало болезни перерасти в хроническую…

Вообще когда стою на балконе или высовываюсь из настежь открытого окна и курю, мне всегда кажется что кто-то подойдет сзади, схватит меня за ноги и вытолкнет. Это чувство не пугает меня, напротив, оно приятно мне тем, что наполняет меня каким-то странным спокойствием, граничащим с равнодушием к собственной конечности. Тогда – то ты и понимаешь, что грань между жизнью и смертью настолько ничтожна, что делает все, абсолютно все происходящее, каким бы оно не было скверным и невыносимым по настоящему прекрасным и родным тебе. Наверное – это и есть та глупая любовь ко всему сущему, которой я к собственной гордости никогда не страдал.

Дотлевающий бычек полетел вниз, и казалось, будто маленькая звездочка сорвалась с неба и падает в бездонную пропасть, холодную и вечную, как сама пустота. Как сама жизнь. Я еще минуту подышал прохладой ночного города. Посмотрел в небо. Луна была по-прежнему хороша. Я подумал, что если бы у меня были старые раны, они бы вероятно в эту ночь болели особенно сильно. А так – я ничего не чувствую.

4

Очередной республиканский сабантуй, какой-то там курбан-байрам решено было отпраздновать с размахом. Весь торговый центр в этот день не работал. Пригласили поэтов и бардов со всего села. Все они читали вагинальную лажу, недоебаных течных сук и кобелей. Бардов я вообще не слушал. Только один стих задел меня. В нем было что-то такое, что в современной литературе ныне утеряно, но присутствовало в классике… Стихи его были такими:

соси соси соси соси
соси всю жизнь до смерти
прости меня
прости прости
на том и этом свете
тяжёлым криком пустоты
где нить святая тоньше
где только Я и только Ты
не существуем больше

………………………

Прочтя эти строки, он затем, надрывно и искренне, с влажными глазами, прочел одно из моих любимых у Рыжего «Я усну и вновь тебя увижу». Потом отхлебнул самогонки из бутылки, которая все это время была зажата в его левой ладони, и истерично, но уверенно прокричал:

– И жить не могу! И умереть не могу! Что мне делать!? ХАХАХАХАА!!!…

И удалился поспешно.

Никто не обратил на него особенного внимания. Продолжились чтения. Крики. Изредка овации. Шум. Гам. Одна из пиитесс, белокурая, худенькая с горящими глазками барышня, с косичками под школьницу, до того вошла в раж, что разделась и стала ебать себя копченой колбасой, которая лежала в продуктовом наборе – подарке, каждому участнику, в качестве платы за выступление, на глазах у публики. Она страпонила себя с размахов. Закатывала глазки. Выла. Извивалась. Наконец несколько раз громко взвизгнула. Кончила. И успокоилась. Ну и все желающие потом подходили и откусывали этой мокрой увлажненной колбасы, побывавшей в богемной пизде растиражированной бездарности. Один из зрителей и слушателей, 50 летний владелец центра облизал и откусил самый большой кусок первым. С ним то молодая звезда современной поэзии и уехала после окончания празднества. Многие из охранников, в перерывах между чтениями несмотря на то, что тело уже было забито доминантным в этой среде самцом, пытались затащить пьяную дуру в туалет. Они были под алкоголем и им было похуй. Но все их усилия оказались тщетными. Она им не далась, так как вариант с заведующим был более выгодным. И разменивать его на очередную дешевую туалетную поебку неоправданно глупо.

К часам 7 вечера все стали расходиться. Я был выжат под завязку. Все эти лица, тела, колбасы, вагины, стишки – мондовошки… Все это истощает, настолько, что хочется заплакать. И я до упора задроченный этим «творческим» мероприятием решил, не идти домой, а зайти к Григорию. Он живет в соседнем подъезде от меня. Он художник, наркоман и алкоголик, словом – никчемное, нежное и неприспособленное для жизни создание. Говорят когда – то у него была великолепная женщина. Он всегда твердит, что она умерла – и это он так(пьет, курит и сходит с ума) так скорбит по ней. Справляет похороны. В действительности же, она просто бросила его, поняв, что для семейной жизни он не годен и ничего основательного, кроме хорошее ебли и недолгих романтических отношений.

*************

— Еб вашу мать! – воскликнул я. Я как будто увидел истину. Может так оно и было?

Картина ебанутого мира со всеми его страстями, похотью, страданием, разочарованиями, трагедиями, болью, безысходностью, бессмыслием и необратимостью предстала передо мной в образе этого изрезанного, отощавшего и распятого человека на бутылках и с шприцами в руках, которые почему-то больше напоминали кресты.

— Берсерк, – сказал Григорий, – эта картина называется «Берсерк».
— Насколько я знаю Берсерки – это отмороженные на всю голову воины в древнескандинавском обществе, посвятившие себя служению Одину…точно не знаю. Ну что-то типа этого.
— Это Берсерк нашего времени, – ухмыльнулся он. – Они идут на смерть не задумываясь. И живут, потому что не могут умереть. Тонкие, нежные и удивительно хрупкие существа. Непростительно тонкие для этого мира. Хотят, чтобы все было по-другому. Чище. Честнее. Правдивее. Правильно. Изменить ничего не могут – потому умирают.
— Это круто. Просто восхитительно Григорий. Я про картину. Но…тогда все алкоголики, наркоманы, потерянные для жизни бедняги, загнанные в угол и со сломленной волей – ангелы и воины по-твоему?
— Да, – ответил он, выпустив клуб дыма.
— Почему? – спросил я.
— Потому что несчастны, – сказал он.

II

1

– Надо пройти психиатра и нарколога. И вот здесь чтобы расписался, что вам можно работать на высоте. Свыше 2,5 метров уже считается работой на высоте.
– Хорошо. Спасибо. До свидания.
– До свидания.

Денис вышел на улицу. Свернул направление на прохождение комиссии и положил его во внутренний карман куртки. Он наконец-то нашел работу. Собственно он ее и не особенно то искал. Он все время пил. А когда выдавалась возможность и вмазывался. В ход шло все, что удавалось достать: спиды, «крокодил», тропикамид… И тогда ему было совсем не до работы. Даже когда он ничего не пил, то он отходил от пьянки, а когда оправлялся, то начинал снова. А тут в его голове внезапно что-то щелкнуло. Он резко бросил. Экстренно привел себя в порядок и по первому же попавшемуся объявлению пошел устраиваться на работу. И его тут – же приняли. Плотником – отделочником. 2 разряда.

Он достал пачку. Закурил. Денис 25 лет прожил на этом свете, но ни разу не знал, что он плотник – отделочник, да еще 2 разряда. Он посмотрел в небо. Улыбнулся. Что-то встрепенулось в нем. Обрадовалось. Ожило. Он докурил и решил пройти одну остановку пешком и только тогда сесть на маршрутку. Но перед этим отойти в кусты и хорошенько поссать.

Когда он застегнул ширинку, то понял, что выдавил из себя не все. Несколько капель осталось. Небольшое темное пятно образовалось на его черных спортивных штанах в области паха. Это его огорчило, но не сильно. Он забыл о промахе, едва сделав несколько шагов.

Ветер дул ему в лицо, тормоша его длинные волосы.

«Надо бы постричься» – подумал он- « сейчас для этого самое время…»

Денис закурил еще. Собака лежала на обочине дороги и спала. Старый уставший пес. Денис посмотрел на него, и ему стало обидно от того, что ему нечем его угостить. Он любил животных и уважал их больше чем людей.

Он запрокинул ногу на бордюр. Посмотрел налево. Посмотрел направо. Подождал пока машины пройдут и перешел дорогу. На остановке стоял старик и девушка лет 20 – ти. Красивое лицо. Хорошо сложена. Денис подумал о своей бывшей женщине. Не то чтобы он о ней забывал. Не на минуту. Всегда помнил. Но тут он как-то по особенному подумал. Беспросветно и светло одновременно.

Подъехала его маршрутка. Он сел впереди. Рядом с водителем. Пейзаж пролетающий за стеклами Газели был сер и привычен. Старые обветшалые дома -хрущевки. Старые уставшие и замученные жизнью люди. И желтые осыпающиеся тополя. Осень. Не лучшая пора для жизни.

Железная труба пробила лобовое стекло и вошла прямо в грудь Денису. Водитель не успел затормозить. Музыка заиграла. Легкая и мелодичная. И стало как-то легко и спокойно. Денис открыл глаза. Маршрутка подъезжала к его остановке. Он протянул смятую десятку водителю и вышел.

Дома его ждала черная кошка. Когда-то у него их было три. Первая ушла умирать по старости, еще когда ему было 16 лет, и он лежал в больнице с переломом обеих костей голени., который он получил работая на стройке. Вторую он похоронил прошлой осенью. И до сих очень скучал по ней и поминал ее добрым словом. Да, Денис никогда не забывал умерших. Не имел он такой привычки.

– Хорошая моя, – сказал он, прижимая Чернышку к груди. И казалось, будто это он не только к ней обращается, а к кому-то давно ушедшему, но все еще свято хранимому его сердцем.

Он зашел на кухню. Насыпал корм в кошачью миску. Поставил чай. И пошел в спальню, к компьютеру. Проверить почту. Писем не было. Он зашел в контакт. Включил порнуху и хорошенечко подрочил, кончив в платочек. Оставшийся день он только и делал, что читал Достоевского «Записки из мертвого дома», готовил еду, слушал музыку, а в перерывах жадно мастурбировал, пока не выплескал из себя всю отравляющую его душу и мысли жидкость. То есть сперму. Ему не нравилось это постоянное тяготящее его желание сношаться снова и снова. Он чувствовал, что не его это все. А наносное. Чуждое.

2

На утро Денис умылся. Поужинал и пошел проходить комиссию. Первым он прошел нарколога. Там ему просто выдали бланк. Он сходил на почту. Заплатил. Принес квитанцию. И ему написали, что на учете в наркологии он не состоит. Далее был городской псих-диспансер. Там оказалось немного труднее. Но между тем и интереснее, потому что ему предстояло общение с психологом, а он это дело завсегда любил.

– Где здесь туалет?- спросил он рабочего. В больнице велись ремонтные работы.
– Тебе по большому? – спросил рабочий.
– Поссать, – ответил Денис.
– Тогда туда наверх, на третьем этаже. Дверь открыта.

Он поднялся по пыльной лестнице. Прошел через длинный коридор. Комнаты с распахнутыми дверьми привлекали его внимание. В некоторых из них не было окон. Он останавливался. Заходил в них и осматривал. Спокойно ему становилось и грустно между тем, от созерцания разрушенного. Психиатрические больницы – это зло. Потому что персонал, как правило, относиться очень плохо к и без того уже достаточно пострадавшим от этого мира людям. Он посмотрел на табличку с надписью «душевая» на одной из дверей. Наверняка, – подумал он – здесь, когда то мерзкая толстая медсестра издевалась над умирающем старикашкой. Она мыла его из шланга. Ледяной водой. Дергала за мошонку и смеялась. Ему оставалось пару дней, и всю, практически всю жизнь он провел в психиатрической лечебнице. И уже абсолютно не осознавал себя. Надо бы сжечь – это здание – подумал он. Но сжечь это здание вместе со всем его содержимым не означало избавиться от его зла. Потому что поставленный однажды порядок неким Никем в масштабе земного существования навсегда невозможно изменить.

Денис застегнул ширинку и вышел из разбитого сортира. Смыв не работал. Его это не расстроило. В кране не сильной струйкой бежала вода. Он ополоснул руки и не спеша побрел в кабинет психолога. На пол пути резко остановился. В груди сильно закололо. ОН стиснул зубы. Схватился за сердце. С его образом жизни это было неудивительно. Он прислонился к стене. И стал медленно и размеренно дышать. Каждый вздох давался с трудом. Легкие напирали на сердце, и казалось оно вот – вот остановится. Через минуту другую приступ закончился и он продолжил движение.

3

Он постучался и приоткрыл дверь. Поздоровался и спросил можно ли войти.

– Входите, – сказала женщина.
– Мне комиссию на работу проходить, – сказал он ей.
– Садитесь, – ответила она. Он сел.
– Почему вас ко мне направили?
– Потому что комиссия того требует.
– Да, но вы что у нас на учете состоите?
– Нет, не состою. Но они зачем-то мне потребовали и вас пройти.
– Хорошо.

Женщина разложила четыре бумажки на столе. На них были изображены самолет, машина, пароход и воздушный шар.

– Что здесь лишнее, – спросила она.
– Воздушный шар, – указал на воздушный шар.
– Почему?
– Устройство разное, – ответил он.
– Правильно.

Далее последовало еще несколько подобных тестов. Затем женщина дала четыре картинки, на которых был изображен пузатый король, машина и молодая девушка и попросила разложить в такой последовательности, как Денису хочется и объяснить. Он разложил, как посчитал нужным.

– Объясните сказала она.
– Принц, – начал Денис, – то есть, вовсе не принц никакой, а мужик в короне едет в машине. На него обращает внимание девушка. Они идут вместе, а потом она его бросает и он остается ни с чем, то есть со своей машиной.
– Неправильно, но интересно, – засмеялась женщина.
– Неправильно быть не может, так как вы сказали, можно в своей интерпретации, – улыбнулся Денис.
– Хорошо. Сколько вам лет?
– 25,
– У вас есть девушка.
– Нет.
– Почему?
– Мы расстались.
– Как давно? И почему? Подробностей не надо.
– Год назад. Потому что со мной не возможно жить.
– То есть вы такой псих одиночка?
– Нет, просто со мной невозможно жить.
– А сколько встречались?
– Три года.
– Жм…- задумалась женщина.
– А как себя воспринимаете? Принимаете таким как есть?
– Да.

Денису уже начала подноедать беседа.

– Когда вам плохо вы как-то выплескиваете это? Пишете стихи?
– Нет.
– Писали раньше.

Денис сделал паузу, и нехотя ответил:

– Да.
– Что еще?
– Прозу.
– Заверните рукава.
– У меня там порезы, – предупредил Денис.
– Я знала об этом

Он расстегнул манжеты рубашки и завернул рукава. Помимо порезов на предплечьях на центральной вене правой руки была «дорожка» от постоянных инъекций.

– А это что? – спросила женщина, трогая уплотнение пальцем. – Похоже на ожег…
– От сигареты, – соврал Денис.
– Как это произошло?
– Случайно задел.
– Непохоже…. Знаете, есть люди с пониженным пороком боли…. И есть которые получают удовольствие от боли.
– Я не такой, – перебил Денис, – я вполне нормально ощущаю боль и не получаю от нее удовольствия.
– Вы где нибудь учились?
– В педе. Год. Потом бросил.
– Почему бросили?

Денис пожал плечами.

– А почему именно плотник – отделочник. Ведь деньги невеликие и вообще…это не для вас.
– Я на своем месте, – устало улыбнулся Денис.
– Ну хорошо, а что дальше? Какая конечная цель? Смысл?
– Ничего. Никакой цели. И никакого смысла нет. Вы это не хуже меня знаете.

Женщина улыбнулась.

– Но ведь смысл можно придумать.

Денис промолчал. Далее разговор пошел про писателей. Потом Денис разложил цвета так как ему нравится. Потом припомнил женщине, что семь лет назад был у нее же, когда косил от армии.

– У меня, – спросила женщина.
– Да у вас, только вы тогда в другой больнице были. В старой части города.
– Странно, – удивилась она, – как я могла не запомнить такого интересного молодого человека.

Денис промолчал.

– Ну хорошо, – сказала она, встала изо стола, села за соседний, на котором стоял компьютер и стала строчить текст, попутно разговаривая по душам с Денисом. У него уже не было ни сил не желания вести беседу, он только и отвечал что «да» или «нет». Наконец она закончила. Отдала заключение Денису в руки. Пожелала ему удачи. И попрощавшись он вышел из кабинета.

4

Нельзя сказать, что первый день на работе ему особенно понравился. Но и особенных огорчений он не принес.

Все началось с того, что он проснулся в 6 по будильнику в мобильном. Умылся. Почистил зубы. Облился холодной водой. Наспех поел. Покормил кошку. Оделся и побежал, захватив обед и заранее полученную на складе фирмы спецовку. На улице было темно и довольно холодно. Можно даже сказать уже появлялись первые запахи зимы. Он закурил в ожидании троллейбуса. Прошла минута, две, три…Сигарета дотлевала, а троллейбус все не подъезжал. От его остановки до точки, с которой автобусы фирмы собирают работяг и везут их на работу в соседний город две остановки. Но их он ни в коем случае не хотел одолевать пешком. Наконец троллейбус подъехал. Он зашел в него. Дал кондукторше проездную карту. Она выбила билет. И он встал у запотевшего окна. Думая и о холоде, и об осени… и о какой-то женщине задним фоном одновременно. Первая остановка. Двери открылись. Вошел здоровенный мужик в засаленной куртке, похожей на старую изрядно поношенную фуфайку. Весь троллейбус наполнился сочным ароматом перегара. Он грозно харкнул и сел, прилипнув опухшим лицом к окну. За ним следовала девушка. Очень длинная, как палка, а скорее тростинка, она внимательно оглядывала все вокруг своими крупными глазищами. Большие глаза – это красиво. Но у этой они были нездорово большими и выпуклыми. Прямо лезли наружу. Она села рядом с уже успевшим заснуть мужиком. Видимо его жена.

– Улитка, – почему-то подумал Денис и снова уставился в запотевшее стекло.

Вторая остановка. Она же последняя. Денис вышел из троллейбуса с чувством, как будто выходит из него в первый раз в жизни. Перешел дорогу. Остановился. Закурил. Осмотрелся. На той стороне проспекта стояло большое скопление людей. Он направился к ним.

– Вы тоже на работу? – обратился он к стоящему чуть поодаль от остальных мужчине.
– Да, – ответил тот.
– А я в первый раз, – сказал Денис, – мне на мед.сан часть. Куда мне идти?
– Сейчас, – сказал мужчина и отошел в глубь толпы. Через пару секунд он вернулся с молодым человеком. Он был одет в олимпийку не по погоде. Джинсы и резиновые сапоги.
– Женя, – протянул руку мол.чел.
– Денис, – протянул руку Денис в ответ. Женя отвел Дениса к его бригаде. Познакомил со всеми и через минуту другую подъехал их автобус. Все не спеша стали набиваться в него. Месте хватило для каждого. Денис с удовольствием сел на самое заднее сиденье у окна. Привычка к отстранению осталось у него еще с детства. Утро. Мама поднимает его и еще на спящего натягивает штанишки. Носочки. Маечку и свитер. Ведет в ванную. Умывает. Потом кормит кашкой и ведет в садик. Чуждое, враждебное и неприятное ему место. Зима. И дорога к садику не близкая. Тяжелая и холодная, через сугробы. Хочется спать, но спать нельзя, надо идти. Мама приводит его в садик. Раздевает. Целует на прощание и уходит. Он подбегает к окну и машет маме на прощание. Она машет ему. Денису хочется заплакать и бежать за ней. Он не любит прощаться с теми, кого любит. Даже не надолго. Дети играют. О чем-то говорят. Спорят. Воспитательницы сидят за столом. Он стоит один у окна, наблюдая на происходящее со стороны. И не понимает, кто все эти люди? И зачем его сюда привели?

5

Автобус остановился. Заспанные пассажиры стали подниматься, и не спеша продвигаться к выходу. Снаружи было холодно и пасмурно. Денис закурил сигарету. Посмотрел в темное небо. И пошел за толпой угрюмых и незнакомых ему людей. Что будет дальше – он представлял себе вполне. Но все оказалось немного иначе. Они перелезли через высокий железный забор. И прошли пару метров к деревянным вагончикам. Всего их было четыре. Все они были скреплены между собой. И люди заходили в них. Денис не знал, в какой именно надо заходить ему и вошел в первый попавшийся. Сказал первому попавшемуся парню, что он первый день и ему на мед. Сан. часть надо.

– Тогда тебе к отделочникам, – ответил парень, – это во второй вагончик.

– Спасибо, – сказал Денис и пошел во второй вагончик. Внутри было прокурено. Пахло цементом и потом. Он еще раз представился всем. Переоделся в рабочую форму. Вышел на улицу и закурил ожидая дальнейшего развития событий. Люди из его вагона направились в здание, как он потом понял городской больницы. Он проследовал за ними. Они поднялись на третий этаж. Он же последний. Здание трехэтажное. Они прошли в глубь по коридору. Зашли в одну из комнат. Там работники во главе с бригадиром – усатым смуглым мужиком лет 40-45 с горящими глазками собирались за длинным столом и обсуждали день грядущий. Пересчитывали пришедших на работу. В обеденный перерыв ели. Там же, в уголке на ящиках располагался чайник и старенькая на ладан дышащая микроволновая печь. Иногда там и курили и пили водку, хотя это запрещалось. Штраф 500 р. за курение в помещение, как гласили предупреждающие надписи повсюду. Пить же вообще нельзя. Категорически.
– Ты новенький? – обратился к Денису бригадир.
– Да, – подтвердил он.
– По какому разряду?
– Второй.
– Хорошо, – ответил бригадир и записал что-то в тетрадный лист. Люди галдели. Отпускали мало смешные шутки, про неопытность и неумение некоторых работников. Смеялись. Некоторые просто молчали. Некоторые и вовсе дремали опустив голову на грудь и не обращая на окружение никакого внимания.

«Все как всегда, – подумал Денис. – Ничего нового»

– Водка! – крикнул кто-то из сидящих.
– Никакой водки! – грозно ответил бригадир. Все засмеялись. Денис не засмеялся. Услышанное не показалось ему смешным. Дошло 9 часов.
– Все на работу, – скомандовал бригадир. Звать его Гена, как понял Денис, по – тому что так к нему все обращались. Люди стали подниматься со своих мест и нехотя выходить из комнаты. Иные уже вышли и ждали прислонившись к стене. Единым потоком работники направились к двери с надписью «склад». Кладовщик открыл дверь. Его звали Антон. Рослый парень лет 25. Кудрявый и добродушный. Работяги всею массой повалили на склад. И каждый выходил с нужным ему для работы инструментом.
– Как у них тут все схвачено, – подумал Денис и спросил бригадира:
– А мне что делать?
– Так, – задумался тот, – ты у нас по второму разряду… Сейчас гипсокартон и цемент привезут. Будешь таскать это все на третий этаж. Вон с ними. – Он указал на несколько человек стоящих не поодаль и что-то напряженно обсуждающих.
– Да, он лучше. Он двух ядерный. Для игр подходит…- говорил один другому.
– Там карта мощнее, – говорил второй.
– А мне вообще похуй, – говорил третий.

Из чего Денис понял, что они обсуждают покупку компьютера и что их интересуют в нем игры.

6

Пока ждали груз – Денис курил. Куча строительного мусора: куски гипсокартона, кирпичи, обломки пластика, металлическая стружка… более всего привлекала его внимание. Ему, казалось, и дела нет до того, что происходит вокруг. Так оно и было. Мусор куда важнее. Уж смысла в нем точно, куда больше, чем во всем происходящем – размышлял Денис. Поэтому и смотреть на него приятнее, чем на все остальное.

Подъехал грузовик. Газель. Подняли брезент. Опустили борт. Один из рабочих схватил мешок, взвалил себе на плече и понес наверх. Денис сделал тоже самое. Он старался не отставать, так как не знал, куда именно нужно складывать мешки. Оказалось на третий этаж. В углу самой дальней комнаты. Ему не было особенно трудно, но все – таки непривычно. Он давно не работал. Только пил в основном и вмазывался. Но все – таки, опять же повторюсь, каких – то особенных затруднений поднятие и переноска тяжестей у него не вызывала. Так как он при всем его неблагоприятном для здоровья образе жизни умудрялся регулярно заниматься физическими упражнениями. Денис не хотел быть слабым. Для него была важна форма.

С цементом было покончено. Первая усталость была пройдена. Денис немного вспотел. Настала очередь гипсокартона. Белые листы длиной около трех метров и шириной два. Неудобные. Их носили по двое. Ни цемент, ни гипсокартон Денису не нравился. И известковая пыль, которую приходилось вдыхать, а затем отхаркивать – тоже не нравилась. И звук работающей болгарки, где-то недалеко. И крики рабочих. И общем – все происходящее не вызывало у него восторга. Ему хотелось сесть и покурить в стороне. Или взять бумагу и что ни будь написать. Или умереть. Или просто уснуть на конец.

С разгрузкой было покончено. Денис и еще пару рабочих сидели на краю железного ящика, в котором мешают цемент и курили. Первый перерыв в 11 часов. Через час обед. Прекрасно – думал он, – еще час протянуть. А потом все пойдет быстрее. Он к удивлению своему заметил, что к полудню скурил уже больше пол пачки. Минуты, в перерывах, когда он не был ничем занят, было необходимо чем-то заполнить. И лучше дыма – для этого ничего не находилось.

Девушка с ребенком на руках с той стороны железного ограждения, подошла к окну первого этажа. Девушка была хороша собой. Длинные черные волосы. Длинные красивые ноги. Высокая. Стройная. Лица, правда, невидно, но и так понятно, что хороша собой.

– Что это за здание? – спросил Денис сидящего рядом.
– Это род. дом, – ответил тот.

Он подумал, что и у него мог бы быть ребенок. Он даже его хотел. Сына. Но не от любой женщины, а от одной единственной. И это принципиально. И невозможно, как следствие.

7

Обед приходилось носить на третий этаж, где собиралась элита раб. класса. Или просто так случилось, что у них было все под боком? Микроволновка грела по две – три порции за раз. Включали на шесть минут, и еда разогревалась. Потом Денис забирал контейнер и шел с ним обратно вниз. В вагончике уже во всю разливали водку. Ели. Курили. Играли в нарды и рассказывали случаи из жизни. Накурено было так, что у иного с непривычки щиплет глаза, но очень скоро привыкаешь. Денису нравилось это. То, что можно было курить, не выходя на улицу, прямо здесь, в вагоне. После трапезы.

Он открыл дверь и вошел. Работники на секунду отвлеклись на него и вновь погрузились в обсуждение житейских проблем. Денис пристроился поудобнее на скамеечке. Места как раз хватало еще для одного. Открыл пластиковую банку с горячей гречкой и котлетами. Достал помидоры. Хлеб. И не спеша, принялся все это пережевывать.

8

– Для меня всегда было проблемой затеряться в толпе. Раствориться в массе, – вот о чем размышлял он во время обеда. – В то время, как я, только этого и хотел, чтобы меня не замечали. Стать невидимым. Неразличимым для всех. Слиться с серой массой. Я сильно контрастирую с людьми и это – в общем то, как хорошо, так и плохо. На этой мысли кто-то не сильно толкнул его.
– Денис, – обратился к нему сидящей рядом. – Водку будешь?
– Нет, спасибо, – отрицательно кивнул он головой.
– Я у одного крест видел, – начал рассказывать, здоровый плотный парень с круглым лицом, сидящий у окна и потягивающий чай из кружки, – большой такой на всю грудь наколотый. И тут же висит золотой на ее, точная копия наколотого…

Все слушали его внимательно. Денис слушал без особого интереса, но тоже внимательно. Потому что больше все – равно занять себя было нечем.

– Ну и вот, – продолжал парень, – я подошел к нему и спросил, трудно такой наколоть?.. А он сказал, вот если сейчас найдешь в этих двух крестах отличия, я прямо сейчас тебе штуку дам. Он снял с себя крест. Я сказал, что в руки его брать не буду. С его ладони посмотрю. Долго я искал, чем же они отличаются? Часа два мучился. Потом все – таки нашел!
– И чем? – взволновано спросил один из слушателей.
– У маленького Иисуса нет мизинца на левой ноге. И вместо полотна по середине он перевязан колючей проволокой… Тогда тот парень подозвал к себе друга сидящего за соседним столиком. Тот отсчитал мне штуку рублей. Я сказал, что денег не надо. Давай лучше водки возьмем и посидим еще. Он взял водки, и мы дальше бухали… А потом я спросил его, почему так? И он рассказал. Когда-то на зоне парень, который делал ему оба креста сказал, хочешь ты меня всю жизнь будешь помнить? И сделал ему такой подарок. Потом его за это зарезали…

Почему мастера, который сделал зеку разных Иисусов – зарезали за это, рассказчик не объяснял. Он видимо и сам знал. И на этом история закончилась.

9

Наступил его первый выходной. Суббота. Было 12 часов дня. Денис лежал на кровати с книгой в руках. Это был Эрнест Хемингуэй. « И восходит солнце. Фиеста». В пепельнице дотлевала сигарета. В комнате было холодно. Он перелестнул страницу и затянулся уже фильтром, от чего во рту появился неприятный химический привкус. Кошка сидела рядом и старательно умывалась. Она чахнула. Денис улыбнулся и сказал ей:

– Будь здорова.

Она на секунду отвлеклась и посмотрела на него вопросительным и непонимающем взглядом, а затем продолжила приводить себя в порядок. Паук сидел в углу под потолком и терпеливо ждал своей добычи. Денис никогда не убивал пауков. Он вообще относился с уважением к букашкам. Всяких мелких жучков, таракашек и прочих, которых он обнаруживал дома – выбрасывал в форточку. Редко когда убивал. А пауки к тому же и пользу приносят – они мух истребляют. Их ни в коем случае нельзя кончать – так считал Денис. Сухой октябрьский луч прорывался через занавеску и падал на желтые страницы. Кошка продолжала намывать свою очаровательную мордочку. Он подумал о солнце и отбросил книгу. Больше читать не хотелось, каждое слово, фраза, образ напоминали о былом. Он достал сигарету из пачки «Винстон». Закурил. Это была последняя. Он разорвал пачку. Сделал ровный четырехугольник и заложил страницу. Докурил сигарету. Затушил бычек. Взял кошку под бок и попытался уснуть.

Ничего не получалось. Он балансировал на грани сна и реальности. Перед глазами маячили разрывающиеся белые лилии. Ярко. Живо. Красочно. Так, что порой становилось больно глазам и приходилось их открывать, прогоняя последние намеки на желанный сон.

Весь день Денис писал. Затем читал написанное, потом все стирал и писал заново. Потом приготовил суп. Поел. Принял душ. Улегся в кровать. Было 2 часа ночи. Попытался уснуть. Из-за окна послышались крики. Пьяная брань. Глухие звуки ударов. Женские визги. Кого-то убивали. Обычное дело. Настолько обычное, что можно спокойно уснуть под эту музыку вырождающегося человечества, а на утро проснуться и обнаружить труп под окном. И нисколько не удивиться. Потому что здесь ТАК всегда.

Крики не прекращались. Денис поднялся с кровати. Открыл окно. Толпа подвыпивших молодых ребят пинали мужика лет 40. Он безуспешно пытался отбиваться и что-то бормотал под нос…Денис закричал:

– Пидаразы! Отвалите от мужика!! И идите нахуй отсюда! Мусоров сейчас вызову!

Молодые люди ответили матерной бранью. Еще пару раз пнули лежащее на асфальте тело. Один из них расстегнул ширинку и помочился на мужика. Потом все они резво кинули зигу и, наконец разбежались. Побитый обоссанный мужчина полежал еще ничком минут десять. Затем поднялся. Отряхнулся. И тоже побрел куда-то. Денис сходил на кухню. Поставил чайник. Включил лампу над кроватью. Взял книгу. Улегся по – удобнее и принялся за чтение. Спать совсем не хотелось. Ночь была испорчена.

Часу в четвертом ночи Денис отбросил книгу. Выключил свет. Попытался уснуть. Но тщетно. Ничего не получалось. Он просто лежал в темноте с открытыми глазами. Пока не послышалось гудение троллейбусов – звуки просыпающегося города. Он еще полежал часок другой и поднялся поставить чайник. Затем включил компьютер. Посмотрел число и время и начал писать:

15 октября. 2011 г.

Сухарики. Не могу их грызть. Вот в чем проблема. Зубы прогнили все. Одни корешки остались. Хрум – хрум. И больно. И никак. А случилось так, потому что я целый год Тропиком с Тетрой кололся. И крокодилом иногда. И бухал. Что было еще чаще. И больше. И нога еще болит. И отекает. И вторая тоже. Но не так сильно как первая. В первой у меня пластина была титановая и три спицы. Ей тяжелее. И сердце еще часто ощущать стал. Тяжелым комом в груди висит. Иногда ком огненный. Иногда просто болит тихонечко. А иногда как прихватит, что думаешь вот-вот уже и все. И еще болячки по спине пошли. Печень не радуется. А волосы стали редкими и тонкими. И ногти ломаются. Все плохо, только хуй один, как и раньше стоит. Только он мне не нужен. Все равно мою девушку ебет кто-то другой. Ей сейчас не до меня. Она говорит: «Вот я тебя брошу. Ты все преодолеешь. Станешь великим писателем и так далее… И отыщешь меня где бы я не была». А я ей отвечаю: « Ты тогда мне не нужна уже будешь. В тебе же сперма будет. Чужая. Во рту и в пезде. Все нутро у тебя спермой будет накачено. И вся ты в сперме будешь. Зачем ты мне такая нужна? Я же тогда уже опущенным буду, если к тебе прикоснусь. Нет, потом ты мне не нужна будешь». Ну, мы еще потом поеблись. Потом чаю попили. Потом еще поеблись на прощание. И потом уже чаю не пили. И больше она мне не звонила. И не виделись мы. А я пошел в аптеку и виноводочный. Много ходил. Очень много. И туда и сюда. Стоп. Я же про сухарики начал. Я вообще, когда начинал писать про сухарики, даже не думал писать того, что я написал выше. Я хотел сказать, что сухарики я очень люблю. С супом. С чаем. Хрум-хрум. А теперь мне их нельзя. Так как они мне в десны врезаются. А из этого следует, что лишив человека какой-то главной возможности, например возможности любить, то это главное не минуемо потянет за собой все остальные, вплоть до самой казалось бы обыденной – есть сухарики. Большее тянет за собой меньшее…все остальное. Все остальное.

Сейчас 08:30 утра. Я виновен. Попытаюсь уснуть. Размышление продолжиться, когда проснусь.

08:42 не уснул. Лежу на спине с закрытыми глазами. Расслабленный. И просто ловлю всплывающие образы. Писька. Холодная. Мокрая. Моя. На ноге лежит. Хорошо бы ты ее взяла в рот. Решето для муки. Мука. Но решето по – моему еще не в муке. Абсолютно новое. Мука возникла после решета, как логическая образная последовательность. Значит еще хлеб никто не готовил. Девочка из больницы. Бомж с переломанными ребрами, которому она привиделась, потому что у него сотрясение мозга. А при сотрясении мозга яркие зрительные видения вполне возможны. Крем для рук. Снова член.

08:47. Ложусь спать. Уже окончательно. Возможно подрочу. Виновен.

Сейчас 17:33. Я уже час как проснулся. Плохо. Пробуждение было тяжелым. Снился волк. Или нет – собака. Да, именно собака. Она была неполной. Небольшая часть ее отсутствовала. И была еще женщина, которую я должен был спасти, но не спас, потому что не смог. Машины перегородили дорогу. И я не смог. Было жутко. Впрочем, по – другому и не бывает.

Слабость во всем теле. В руках. В ногах. Сил нет. Чувство холода и отвращения в животе и груди. Ком какой-то. Вчера засыпая в который раз твердо решил больше не колоться тетралгином с тропиком. Потому что иначе я очень скоро могу умереть. Действительно скоро. Не через несколько лет, а вот уже, возможно. Сейчас же снова все равно. И мысль вмазаться этим говном расценивается мной, как вполне приемлемая. Главное не пить. Ведь все начинается с того. Я напиваюсь и мне становиться похуй, чем вмазываться. Лишь бы, чем нибудь уколоться. Желание иглы. Пока я трезвый я могу себя контролировать.

Ты мне теперь снишься очень редко. И лицо твое расплывчато. И олицетворяешь ты собой абсолютное зло из возможных для меня. Хотя я все – равно засыпаю с мыслью о тебе и с надеждой увидеть тебя. Хотя бы так. Потому что увидеться с тобой, как – то иначе у меня все равно нет никакой возможности. Раньше ты мне снилась, даже когда мы спали вместе. Ты была во сне и была наяву. И это было прекрасно. И даже если сон случался кошмарным, я все равно ничего не терял, ведь проснувшись, я видел тебя живую. Спящую рядом и прижавшуюся ко мне. Такую беззащитную, светлую и мою. И я успокаивался. Я думал ад уже никогда не придет. Какая глупость!

Уколоться вечевой иглой. Эта мысль уже давно кружиться в моей голове. Это не проблема. В моем окружении есть ВИЧ инфецирванные. Я не редко колюсь с ними. Нужно только вмазаться одной иглой. Они поделятся. Они не жадные. Тогда телки не захотят со мной трахаться. Стоит только им сказать, что у меня ВИЧ и желание ебаться со мной у них сразу отпадет. Так я смогу сохранить себя. Сохранить свою душу, вернее то, что от нее осталось после твоего ухода. Для того, что бы завершить свою духовную программу. Полностью реализовать свой внутренний ад. Это важно.

Остается только один вопрос. Только один. Сделать это до того, как я допишу свой роман, или после? В любом случае – это важно. Если сократить срок. Колеса закрутятся гораздо быстрее. Механизм заработает с многократно увеличенной силой. Мне придется соображать быстрее. И есть шанс, что я успею.

18:03. Стало еще хуже. Чувство скорби в груди. Довольно четко ощущаемое.

Кстати на работу я сегодня не пошел. Забыл. Не беда – мир не умрет без еще одного грузчика. Недавно меня забирали в ГНК. По выходу с аптеки. Ничего не нашли. Шприц я успел скинуть. Но сейчас не об этом. Когда на вопрос «Кем работаешь?» я ответил «грузчиком». Парень, допрашивающий меня сказал, что что-то руки у меня не как у грузчика. Не похоже. Я сказал, что я только работаю грузчиком, а так я не грузчик. Этот парень, он что-то понял обо мне. Что-то увидел, такое, что не видят остальные. Он понял, что со мной нельзя, как со скотом. И со мной обращались не как со скотом. Ну, не совсем как. Он понял, что я не той масти. Странно.

Еще я думаю, что мы существуем в трех пространствах. Будущее, настоящее, прошлое. Именно в такой последовательности. Прошлое идет впереди. Оно во главе. Без прошлого ты никто. Поэтому люди, которые безвозмездно забывают прошедшее – обречены на бездуховность и тьму.

Запахло тухлой рыбой. Не могу определить источник.

Нужно писать роман. Пока написано только 30 страниц. Дальше текст не льется, так как я хочу. Что-то нарушилось во мне. Надломилось. Иссякло. Буквы не складываются в нужные слова. Слова в необходимые мне предложения. Это невыносимо. НЕ-ВЫ-НО-СИ-МО.

Душу ломит. Виновен. Ощущаю особенно хорошо.

18:47. Снял рубашку. Выпил чаю. Стало жарко. Хотел что-то сказать о любви и ненависти. О том, что это вечные чувства, на которых люди зарабатывают себе хорошую сносную жизнь. При том, что любви, как таковой в этом мире катастрофически мало. Влюбленных пар много, а любви что-то всем всегда не хватает. Потому что эти союзы – это просто приспособленчество. Им нужен партнер для жизни. Износив одного – они тут же находят нового. И когда износят этого, то выбросят и его, неминуемо заменив. Неминуемо. Но иначе человечество вымрет. Если бы все жили друг с другом по любви, по чести – нас бы давно не осталось. На земле было бы всего несколько счастливых пар. А остальные ходили бы врозь и дрочили. Эти несколько настоящих и счастливых не смогли бы создать нравственно здоровое общество – их слишком мало. Они обречены на одиночество. И вымирание. Человеческая природа такова – что все мы обречены на бесчестие.

19:00. По – моему я заболел. Внутри меня какой-то вирус. Я чувствую небольшую температуру. Слегка поламывает кости. Состояние болезненное, как при начале гриппа. Но у меня так практически всегда, поэтому трудно сказать, что именно со мной происходит.

Боюсь, что потрахаюсь все – таки с какой нибудь шлюхой. Кроме тебя. Будучи под спидами, алкоголем, боклосаном или еще чем вполне бы мог. Не хочу, чтобы так произошло. Может и ты трахнулась, впервые после меня, будучи пьяной? Не буду повторять чужих ошибок. Уколоться вичевой иглой. Запах разложения усилился. Сильно пахнет. Воняет. Невыносимо.

19:58. Вспомнил девочку со светло русыми волосами. Продавщица в аптеке, в которой я целый год, порой по пять раз в день брал тропик с тетралгином и шприцы. Поразительно светлое и красивое лицо. За целый год – это единственное хорошее, что я увидел. Мне было очень стыдно. Однажды я даже объяснился перед ней. Будучи очень пьяным. Что мне только из-за нее стыдно заходить в эту аптеку… Она только грустно улыбнулась в ответ и пожала плечами. Стыдно. Стараюсь больше сам в аптеку не заходить. Эта девочка будет в моем романе. Хорошее лицо. Очень светлое и чистое. Хороших лиц мало. В основном лица пустые и безжизненные, как восковые маски, как это не банально звучит. По настоящему красивое, одухотворенное, живое лицо – большая редкость.

Кто-то позвонил. Услышал мой голос. Помолчал. И бросил трубку. Промелькнула мысль – не Ты ли? Хотя, нет. Глупо. Очень глупо.

20:25. Понял откуда шел запах разложения. В микроволновке лежало мясо со вчерашнего дня. Испортилось. Выкинул падаль. Вымыл печь. Разморозил курицу. Поставил суп.

Уколоться вечевой иглой. Запах трупа. Виновен.

10

И так, письмо в виде дневниковой записи, с перерывами на сон и еду, затянуло его на весь день. Отныне он решил вести дневник, в котором будет записывать все, что посчитает нужным. Хотя сам всегда считал, что дневники ведут только последние зодроты. Так прошел его второй выходной. Воскресенье. В 10 часов вечера он проснулся. Немного уставший, но в целом удовлетворенный и с просветленной головой он поднялся и пошел в ванную. Сбросил с себя одежду. Искупался. Побрился. Вытерся. Подпоясался полотенцем. Прошел на кухню и пожарил картошку. Поел. Вкусно. Попил крепкого чаю с шоколадными конфетами. Помыл посуду и пошел в спальню. Сел за рабочий стол. Включил компьютер. Зашел в Интернет проверить почту и контакт. Сообщений ни от кого не было. Маячила реклама обуви. Бесконечные демотиваторы. Тупые статусы на подобии: « Меня тяжело потерять, но возможно выебать». Одна из френдов. Девушка. Говорила а Вере Полозковой. Восхищалась. Размышляла исходя из этого о современной поэзии. Денис решил вмешаться.

« Судить о современной поэзии, – начал он – по Полозковой. Это то же самое, что отодрать проститутку и думать, что познал женщину. Современная литература набита подобными пиитессами и полупоэтами. И вся она построена на лаже и поеботине. Дешевой. И ничего в себе не несущей. Пустышка с претензией на возвышенность и элитарность»

Потом он зашел на сайт Бориса Рыжего. Еще раз перечитал «Роттердамский дневник». Потом Буковски «Музыка горячей воды». Утомился. Заболели глаза. Он выпил чашку чая и выкурил сигарету. Прополоскал рот. Принес стакан воды. Поставил на подоконник у кровати. Выключил компьютер. Намазал руки кремом «Бархатные ручки». Выключил свет и лег спать. За окном стояла тихая спокойная ночь. Никого не убивали. Никто не просил о помощи. Только звуки цокающих об асфальт каблуков и глупый женский смех нарушали тишину. Он лег. И на этот раз без труда провалился в приятный сон, едва его тело коснулось постели. День был закончен.

11

Двое взрослых собак грызли маленького щенка. Малец отбивался. Отчаянно, но безуспешно. У него еще не было больших и крепких клыков и злобы, которой обладали нападающие взрослые. Он был не готов. И возможно не знал законов собачей стаи. Ошибся. Сделал что-то не так. И вот его гнобили что есть мочи умудренные жизнью псы. Денис переходил дорогу. Увидев же это – он остановился. Щенок подбежал к его ногам. Остановился и стал пристально смотреть на грызущих его. Они не подходили. Боялись Дениса. Денис смотрел на всю эту картину с отвращением и ненавистью, но не вмешивался. И так они – человеческая особь 25 лет и детеныш дворняжки пробыли рядом друг с другом минуты две – три. Группа собак, поняв, что в этот раз они проиграли, убежали прочь. Их жертва нашла поддержку. Щенок мимолетом взглянул на Дениса и так – же исчез из виду.

Денис направился к точке сбора. До отправки оставалось еще минут 5- 7. Некоторые рабочие уже сидели на местах. Некоторые курили снаружи. Денис достал пачку и закурил еще, хотя курить, в общем-то не хотелось. Прошла минута, вторая, третья…Сигарета дотлевала. Он сделал последнюю затяжку. Бросил хибарик. Прижал его ботинком. Поднялся в салон автобуса и прошел в самый конец. Стекла запотели. Он потер окно ладонью и, в образовавшийся просвет было видно, как три взрослые дворняги весело резвятся на клумбе пожухлых цветов. На улице было градусов 5 – не больше. Люди мерзли, а животным было тепло и весело. Щенка изгоя среди них не было. Автобус тронулся и пейзаж за окном стал меняться. Цветочная клумба на «Вечном огне» – памятнике неизвестному солдату. Кстати за всю историю существования, огонь не раз погасал. Хотя по задумки его создателей – он должен гореть постоянно. Всегда. Вечно. Пара собак. Горстка людей. Светофор. Дорога. Людей вдоль нее практически нет. 7 часов утра. Не удивительно. Торговый центр. В нем работает бывшая девушка Дениса. Там он множество раз трахал ее в конце рабочего дня или же в перерывах на обед. Она работает администратором в женском магазине. Поэтому сношаться в подсобке им не составляло труда. И стыда. А теперь, ее точно так же, ебет кто-то другой, – не без скорби подумал Денис, – а возможно и именно сейчас, в эту минуту, с утречка. Романтическое утро. Великая любовь. Ох, ты боже ты мой госсподи! Какая коварная жизнь! Он засмеялся, потому хотелось заплакать. Еще раз потер ладонью запотевшее стекло. Оно было холодным и мокрым. Пальцы его замерзли. Он спрятал руку в карман. Натянул капюшон. Оперся головой в стекло, закрыл глаза и попытался уснуть. Время шло незаметно быстро и мучительно долго одновременно. Никто не мог сказать, когда именно все закончится.

Когда он открыл глаза – автобус уже прибыл на место. Заспанные пассажиры потягивались и зевали. Некоторые уже были на улице. Остальные постепенно выходили, тормоша при этом еще не проснувшихся напарников. Один здоровенный работник и вовсе отказался вставать со своего места, как и выходить из сладкого сна. Он сел в автобус будучи с дикого похмела. С собой у него имелся шкалик паленой водки. Пока ехали, он вылакал его из горла подчистую. Этого хватило, чтобы ввести его в алкогольную кому. Он не поднимался. И не подавал никаких признаков сознания. Вызвали скорую. Пока она ехала, рабочие вынесли его на воздух и положили прямо на траву у обочины дороги. Водитель не мог ждать. Ему нужно было возвращаться. Приехала скорая. Санитары погрузили тяжелое грузное тело в машину и увезли.

– Завидую, – сказал кто – то зевая,- ему отдыхать, а нам еще весь день въебывать.

На следующий день бригадир сообщил, что плотник – отделочник Тополев умер, не приходя в сознание. Все расстроились, с горя напились и в этот день работать не вышли.

12

Дул едкий, холодный и продирающий до костей ветер. Денис стоял на самом краю. В зубах дымила сигареты. Он поднял воротник спецовки с лейблом «Гиком». Люди с крыши девятого этажа выглядели как букашки. Маленькие суетящиеся точки – человечки.

– Танец расправленный крыльев, – вспомнил он стих одного мертвого и неизвестно питерского поэта Вад-Дарка и по памяти прочел строки:

Я танцую на белом песке,
Крылья ждут и щекочут пером,
Нить цветная в моем кулаке,
Неподвижна вода перед сном.
Где же ты, небылица моя?..
Где укрылась девица-печаль?..
Заглянув за земные края,

Позовет тебя песней мистраль:

Захлестнет, принесет на крыле
Наблюдать солнца огненный шар,

А потом разгуляться во мгле:

Скорость, свет ослепляющих фар…
Мне тропа в небеса не нужна,
Спуск под землю засыпан песком…
Жизнь и так уже слишком сложна,
Покатилась пустым котелком…
Я танцую на белом песке;
Крылья ждут, час почти что настал,
Нить цветная в моем кулаке,
Кто хотел удержать – опоздал.

Он бросил дотлевающий бычок вниз. Окинул орлиным взором все простирающееся на многие километры пространство. О чем-то подумал. Посмотрел в небо. Оно было синее, дружелюбное, но не для него. Надел страховочный пояс. Взял молоток. Прицепился к металлической перегородке на краю крыши и стал отбивать старую толь в несколько слоев. В первый день даже подползать к краю было очень страшно. На второй страх стал ослабевать. А на третий день он уже свободно работал на высоте.

Молоток выскользнул из ладони и полетел ударяясь о стену и строительные леса для маляров.

– Вот блядь, сука! – огорчился Денис и тут же обрадовался,увидев, что орудие приземлилось благополучно. На асфальт, а ни кому нибудь на голову. Потому что зачастую маляры в обход технике безопасности не одевают каски и это порой заканчивается плачевно.

Денис отцепил страховочный пояс. Поднялся с холодной поверхности и пошел в низ. На пути ему встретился ходивший справлять нужду по большому его напарник Камиль.

– Ты куда Денис? – спросил он его.
– Да молоток ебнулся! – ответил Денис.
– Хахаха, – закатился Камиль схватившись за живот. Денис пошел дальше. Спустился по лестнице вниз. Лифт не работал. Вышел на улицу. Отыскал злополучный молоток. Сунул его за пояс. Затем, дабы протянуть время зашел в био. туалет, без всякой на то весомой надобности. Неохотно выжал из себя пару капель. Пахло не дерьмом, а чем-то отдаленно похожем на… черемуху. Он вышел. Достал сигареты. Закурил сев на край большого бетонного ящика, в котором мешают цемент, затянулся и с тоской посмотрел в свое светлое и одновременно отвратительное прошлое не на секунду при этом, не забывая о своем непроглядно тупом настоящем. Строительный мусор лежал неподвижной кучей и видимо совсем не хотел, чтобы его кто-то передвигал. Его никто и не трогал. Облезлый рыжий кот подошел к Денису и потерся о его ногу. Он опустил к нему руку и бережно погладил. Кот приглушенно замурлыкал.
– Рыжий, – улыбнулся Денис.

Подошло время обеда. Час дня. Батраки понесли свои харчи на третий этаж, греть в микроволновке. Некоторым было лень и безразлично, и они ели обед прямо так – не разогретым. Курили не выходя из вагончика и резались в нарды. Денис тоже курил пуская дым в верх. Есть ему совсем не хотелось. Он пил крепкий чай и прикусывал его куском рафинада. В разговорах коллектива не участвовал. Привычка к отстранению сохранилась у него еще с детства. Из-за этого ему бывает тяжело ужиться в коллективе. Стать в стае своим. Влиться в поток. Смешаться с серой массой.

Дверь в вагон резко распахнулась. Влетел разухабистый мужичек лет пятидесяти. В резиновых сапогах и испачканных синей краской штанах. Он резко отбил чечетку, поклонился сняв кепку и пропел:

– А мы ебали не пропали и ебем не пропадем!

Потом отбил еще раз чечетку, еще раз откланялся. Важно и чинно прокричал, приложив два паль к середине лба:

– Ловите ветер!

Затем выхватил у Дениса из зубов сигарету и выбежал вон.

– Что это было? – Денис удивленно посмотрел на мужиков.
– Да это Витька из соседней бригады, – засмеялись они, – снова напился. Когда трезвый нормальный, а напьется так ебнутый на всю голову. Не обращай внимания, он добрый и безобидный.

Денис понимающе кивнул, отхлебнул чай и закурил по новой.

13

На третьей недели работы случилась коллизия. Плотник-отделочник Жена Виноградов – низенький худощавый мужичек с острой крысиной мордочкой и таким же языком в конец достал Дениса своими подколками по поводу его несобранности и некомпетентности и Денис заехал ему в челюсть так, что поднялся тот, только с посторонней помощью.

– Я увольняюсь, – сказал Денис подойдя к бригадиру.
– А что случилось? Другое место нашел? – удивился тот.
– Нет, просто я понял, что я здесь не должен быть.
– Почему?
– Ни почему.
– С ребятами поругался, – понимающе сказал бригадир. Денис промолчал.

14

Денис вышел на проезжую часть. Махнул рукой. Остановил такси.

– До города С. За три сотни? Больше нет. – сказал он таксисту.
– Идет, – ответил тот. Денис запрыгнул в машину и с приятным чувством освобождения поехал домой.

III

1

«Сегодня зафиксирована крупная вспышка на солнце» – объявили утром по радио. Надвигается магнитная буря. А это значит, что всем метео – зависимым придется сегодня не легко. В тот числе и мне. В такие дни мое тело весит несколько тонн. Не меньше. Ох, и тяжелый же сегодня выдался денек, а ведь на часах только 2 часа дня. До конца рабочего дня 6 часов.

В зал зашла молодуха лет 40 – ка. На ярко безвкусно накрашенном лице видны признаки, уже лет пять как начинающегося старения. Морщины и обвислая кожа на шее. Когда – то давно в прошлом упругая и красивая, но теперь же дряблая целюлитная затянутая в черные кожаные штаны отвратительная жопа. Золото на шее. Золото на руках. Улыбается мне. Зубы не свои. Читаю ее жизнь по лицу: четыре раза замужем. Разведена. От третьего брака сын 20 лет. И дочь 22 года. При чем ее молодой ебарек с которым она сейчас живет гражданским браком моложе ее дочери на три года. Регулярно сосет в проглотом и любит, когда ей прочищают духовку крепко держа за волосы. Целует обспермленный член после ебли. Пьет мочу и есть говно. Не прочь чтобы ее расписали толпой. Пустили по кругу молодые. Вообще приемлет все что угодно. Любые извращения. И с кем угодно. Лишь рядом кто-то был.

Чем же кормят нас в детстве, что, повзрослев, мы высираем грязь и бесчестие вагонами? И даже не замечаем этого.

Женщина идет ко мне. Я отхожу назад. В глазах темнеет. Ноги ватные. Она, вероятно хочет ко мне приблизиться вплотную. Прикоснуться. Я пытаюсь скрыться, избежав так претящего мне тактильного контакта….

Когда я открыл глаза, я сидел в подсобке на полу, прислонившись спиной к шершавой стене. Юля стояла надо мной. Она приседа на корточки. Посмотрела мне в глаза и приложила ладонь к моему лбу.

– Арсений, да у тебя жар. Может скорую вызвать?

Кажется, я впервые увидел в ней не кусок пизды, а Человека, способного сочувствовать, проявлять заботу, быть добрым.

– Нет, – отвечаю я, – не надо скорой. Отпусти меня сегодня домой?- жалобно вопрошаю я.
– Конечно отпущу, – соглашается она и улыбается. По доброму так. Никогда не видел на ее лице такой искренней улыбке. Может, просто не обращал внимания?
– Может все – таки скорую? Ты очень бледен…не важно выглядишь…
– Нет, просто вызови такси и я домой поеду. Сегодня не мой день.
– Хорошо.

Она набрала номер такси. Сказала адрес. Я поднялся с пола, и тут же ощутил желание снова сесть. Юля стояла рядом, как верная заботящаяся мать, готовая в любую минуту прийти на помощь. Я прошел в примерочную. Посмотрел на себя в зеркало. Бледное лицо. Очень бледное и уставшее лицо. И как будто… не мое.

– Я пойду, – сказал я Юли. – До завтра.
– До завтра, – тепло сказала она. На выходе я обернулся. Юля стояла у кассы и разговаривала с Таней или как там ее. Я мельком бросил взгляд на ее упругую и выпуклую попку и поймал себя на мысли, что зря я отказался. Но, конечно же, тут же выбросил это желание, как неуместное.

Нами кто-то управляет. Я давно это понял. Задают нам в начале жизни программу и мы проживаем свою жизнь, так, как проживаем. Все наши желания, которых у нас в изобилии – в действительности не наши. Мы себе не принадлежим. Нас самих в действительности нет. Мы всего лишь цепь последовательных и бездушных действий. Ебаные роботы.

Моя ладонь лежала на черной резине поручня, когда я спускался по эскалатору вниз. Люди слились в одну, уж простите за такую банальность, серую массу. Я не различал лиц и фигур. Их гомон заглушал мои собственные мысли, и казалось, что они – эти мельтешащие и суетящиеся точки и есть эти самые мысли. И больше ничего во мне нет. Только бессмысленные точки.

На выходе порыв теплого душного воздуха ударил мне в лицо. Веселый кучерявый мужик, видимо, не найдя более подходящего места – мочился в фонтан. Не поодаль девушка целует парня и прижимается всем телом. Он же стоит и молчит в растерянности, будто ему наплевать. Надпись на рекламном щите под изображением веселого Иисуса призывает нас: «Страдать! Страдать! И еще раз страдать!». В 21 веке этот великий шизофреник стал особенно популярен среди рекламодателей.

Подъехало такси «666». Я запрыгнул в салон.

– Куда едем? – спросил меня водитель, худощавый седой мужичек, с резким запахом гнилых зубов изо рта.
– Домой отец, домой, – ответил я.
– А домой это куда?
– Жд. Вокзал. 58. Первый подъезд.

Машина тронулась. Голову давила боль. Я помассировал виски и надбровные дуги. Боль немного отступила. За окнами закрапал дождик, через секунду другую превратившийся в проливной ливень.

2

Мне как-то не особенно хотелось утром следующего дня выходить на улицу. Появляться на людях. Как–то контактировать с ними. А тем более идти на работу. С Ольгой мы уже месяц находились в ссоре. За все это время я позвонил ей только один раз. Узнал, что у нее все в порядке и живет она сейчас у мамы. Больше я ничего не спрашивал. А она ничего не говорила. И я не звонил. Когда придет время – вернется сама – думал я. Не то чтобы мне ее совсем не не хватало. Я же все – таки не до конца бесчувственная биомашина, которая не испытывает желания обнять и согреть находящееся рядом существо, в которое регулярно эякулирует. С которым делит еду и кров и, просто, в конце концов – проживает жизнь. Но все-таки, не хватало мне ее не настолько, чтобы я стал унижаться, падать на колени и просить прощение. Тем более за что? Если, будучи грубым и возможно жестоким, я всего лишь говорил правду.

Все эти ночи и вечера наедине с собой я забивал табачным дымом, яростной истощающей суходрочкой и самое приятное – новыми книгами.

Я позвонил Юле и сказал, что сегодня не смогу прийти, так как неважно себя чувствую. Она к моему удивлению не стала возражать. Наверное, меня скоро попрут с этого места, за регулярные не посещения и опоздания, подумал я и пошел на кухню за бутылкой водки. В холодильнике стоял непочатый пузырь Парламента 0.7. Не знаю зачем. Я алкоголь практически не принимаю. Так только по редким праздникам, к которым я безразличен. Ольга тоже не пьет. Наверное, на случай нежданных гостей, которых мы кстати тоже не особенно жалуем.

Я нарезал лимон. Открыл бутылку. Налил пол стакана и опрокинул. Закурил сигарету. Вышел на балкон. На соседнем балконе стоял молодой парень с оголенным и довольно атлетичным торсом. Он смотрел на меня вдумчиво и как-то странно, будто знает, но не узнает. Потом я понял, что это я сам в отражении зеркального стекла бокового окна лоджии, засмеялся и выбросил дотлевающий бычек вниз. Захотелось почувствовать теплое и упругое тело Ольги радом. Даже промелькнула мысль позвонить ей и попросить прощение, но вместо этого я вернулся на кухню забрал бутылку в спальню. Сел у компьютера. Усадил Кайру на колени и выпил еще.

Вообще мне нравится атмосфера безысходности. Нравится понимать, что я хоть и подвластен своим низменным первичным инстинктам, как и все остальные, но все-таки не такой как они. У меня никогда не будет той безмятежной тупой радости внутри, что есть в каждой среднестатистической условно говоря, хорошо сложившееся ячейке социума. У меня никогда не будет полноценной семьи, потому что я этого не хочу. У меня никогда не будет детей, потому что я бесплоден. И это хорошо. Мы с Ольгой поняли это, когда как – то вдруг перестали пользоваться контрацептивами. Свечи «Патентекс Овал», вот что она засовывала себе во влагалище, в первое время наших половых отношений, за десять минут до того, как я заныривал в нее и начинал яростно и самозабвенно долбить. Презерватими пользовались всего лишь раз. И обоим это не понравилось. Нет полного ощущения друг друга. Конечно, и при свечах ощущения притупляются. Пезда хлюпает будто в нее залили густого застывающего киселя. Суховато как-то и безжизненно. И запах какой-то не приятный. Совсем не то, что месить в любимом теле по десятому кругу собственную спущу. Это все твое. Живое. Восхитительно! Это я думаю – любому нравится.

Однажды «Патентекст Овала» не было. Нам предстоял трехдневный отдых на природе. На даче. Ольга взяла какой-то неиспытанный до селе нами(не помню как он называется) препарат. Уж не знаю, на кого он рассчитан, видимо на конченных проституток с в конец раздолбанными пилотками. Но для нас с Ольгой – это явилось просто катастрофой.

Лето. Июль месяц. Солнце и радость. Мы приехали на дачу. Открыли ворота с навесным замком. Вошли в дом. Выгрузили содержимое пакетов в холодильник и на стол. Прошли в зал. Я швырнул Ольгу на койку. Содрал с нее платьишко(трусиков и лифчика на ней не было). И стал страстно целовать и лизать ее всю спускаясь по ней вниз. Когда добрался до заветного островка – остановился на клиторе и стал сосать его словно одичавший от голода младенец соску ощущая будоражащее тепло ее промежности и едва уловимый соленоватый привкус на языке. При этом я активно шуровал в ней средним пальцем. Ольга изгибалась и стонала, то и дело, хватая меня за волосы и плотно прижимая к своему возбужденному цветку, от чего я заводился все сильнее и сильнее. Потом она оттолкнула меня:

– Подожди.

Вытащила из сумочки контрацептив. Засунула себе в промежную сладость свечку. И мы стали терпеливо выжидать 10 минут, как и указано в инструкции. Пока ждали – она нежно надрачивала мне. Мы неустанно засовывали друг другу в рот языки и целовались в засос. Я теребил ее набухшие соски. Ольга всасывала мой язык с такой силой, что казалось – вот-вот оторвет его с корнем на хрен и проглотит. Наконец она сказала:

«Можно!» и я вогнал в нее до самых яиц свой окоченевший и истомившийся в жарком ожидании штырь. Она вскрикнула и принялась сладко стонать, извиваясь в такт моим толчкам. Через минуту другую, я почувствовал приближение,… решил оттянуть, вышел из Ольги и мы переместились на старый круглый деревянный стол. Я усадил ее на зад. Она крепко обняла меня и хорошенечко всосала мой язык в себя. Потом откинулась на спину и я продолжил пилить ее. Ее ноги были я меня на плечах. Я время он времени упирал ее ступни себе в грудь. Лизал их. Сосал нежные напедикюренные пальчики. Ей это нравилось, не меньше, чем мне. Она охала. Ахала. Вздрагивала то и дело поднимаясь и крепко прижимая меня ко мне. Целовала. Всасывалась в мой рот. Кончала. Глаза ее в этот момент сверкали безумной животной страстью. Это была не та целомудренная и сдержанная Ольга, коей видится она в обычное мирное время. Это было дикое, лишенное морали и этики животное. Мои глаза тоже сверкали адским безумием, как признается потом она.

Наконец, после третьей палки(она была самой продолжительной) мы решили на время успокоиться и передохнуть. Я вытащил из Ольги натруженный отросток. Из нее вытек белый густой кисель на пол. Довольно много. Не меньше пол стакана вылилось. Соседский кот забежал в дом и начала с аппетитом слизывать все это благолепие.

– Она нас ест, – заметила Ольга.
– Мы, – заключил я, посмотрев на(с упоением) поглощающего продукт нашего около часового пыхтения кота, – видимо вкусные.

Прошло часа два или три. Мы лежали, обнявшись, и дремали, ощущая в телах приятную умиротворяющую усталость. Кот, наевшись вдоволь и вылизав до чиста пол – давно покинул наш наполненный эротичной тишиной и безмятежным спокойствием уютный домик. Все было прекрасно. Я водил тыльной стороной пальцев по Олиному личику. Чудесный у нее профиль надо признать. Изумительный носик. Губки. Подбородок. Она улыбалась сквозь сон, не открывая глаз. Моя рука медленно спустилась по ее шее к грудям. Остановилась там. Помяла ее упругие гроздья 3 размера с крупными сосками. Потом прошла животик и остановилась всею ладонью примкнув к теплому влажному междуножью. Ольга открыла глаза, посмотрела на меня и улыбнулась.

– Ты красивый.
– Ты красивее, – улыбнулся я. Мы поцеловались. Моя ладонь по-прежнему находилась на ее сладкой, а вернее солененькой мохнушке. И тут я почувствовал жжение в области паха. Вначале я не обратил особого внимания, но минут через 10 жжение усилилось. Стало просто невыносимо. Наши с Ольгой мудя горели адским пламенем. Расплата за рай мать вашу. Ольге было гораздо хуже, потому что эта дрянь была в ней изнутри и в гораздо большем количестве. И в большом количестве. Я выбежал на улицу без трусов и сунул свой пылающий стручь под ледяной кран. Боль ослабла, но не надолго. Сосед: пенсионер – алаярин, который без конца слушает татарское радио – таращился на меня, как на умалишенного не понимая, зачем это я, матерясь, поласкаю свой хер под проточной колодезной водой. Но мне было наплевать. Я был поврежден. Ольга была повреждена. Нам обоим было плохо. Просто жопа полная.

Она лежала и стонала от боли. И никаких обезболивающих у нас собой на тот момент не было. Я предложил вызвать скорую, или, на худой конец такси и ехать в город. Но она наотрез отказалась. Боль утихла только через четыре часа. Все это время мы лежали и терпели. Я утешал Ольгу. Гладил ее. Шептал нежные слова. Прикладывал руку к животику, пытаясь забрать боль себе. К вечеру мы пришли в относительную норму. Даже приготовили шашлыки и вкусно поели.

Утром следующего дня половой инстинкт возобладал и, несмотря на ожоги, мы все-таки потрахались несколько раз. После чего оделись. Умылись холодной водой. И поехали домой. Член покрылся сухой коростой, которая через сутки спала при купании. У Ольги еще несколько дней было общее недомогание. Больше этим злосчастным контрацептивном мы не пользовались. А позже, когда несколько раз случилось так, что ничего противозачаточного под рукой у нас не было, а секса хотелось ой как не могу сильно, и я кончал в Ольгу обильно и сытно в самые опасные дни. И в итоге ничего страшного не случалось. Она не залетала. То со временем страх нежелательной беременности пропал у нас вовсе и отныне мы совокуплялись начистую, так сказать без инородной примеси, что очень и очень приятно. Уж не знаю в ком тут в действительности дело, во мне или в ней, не важно. Важно то, что такой расклад меня устраивает. И это главное.

*****************

Я был уже довольно пьян. Кайра спала на моей подушке. В мониторе крутилось порно: здоровенный мужик жестко перил в рот миловидную белокурую девицу. Мой штырь напрягся. Я расстегнул ширинку и начал мастурбировать. Через минуту другую сперма мощной струей вылилась на меня. Попала на рубашку и руку. Я вытерся носовым платком и бросил его в угол. Мне снова захотелось позвонить Ольге и закончить это глупое противостояние. И я снова вместо этого налил еще водки и выпил. Потом почувствовал позыв. Поднялся и пошел в туалет. Хорошенечко облегчился по крупному. Тщательно подмылся. Обтерся полотенцем. Голова гудела. Я открыл аптечку и тут, мне на глаза попалась маленькая баночка с надписью «Баклосан». Спектр показаний к применению от рассеянного склероза до алкоголизма. В инструкции не сказано, но можно употреблять и как антидепрессант. При определенной дозировке вызывает эйфорию. Это я знал еще давно. Потому что кривой еще в школе постоянно жрал эти таблетки и был на веселее. Есть в свободной продаже. Не знаю зачем Ольга его принесла. Ни склерозом ни алкоголизмом никто из нас не страдает. Да и «помощники» в депресняке мне никогда не требовались. Предпочитаю все «свое» переживать полностью и до конца. Она насколько я знаю – тоже. В общем, баночка стояла и стояла себе тихенько в ожидании своего часа. Я вспомнил, что Кривой говорил мне, что от них можно не хило заторчать. И решил попробовать. Вот только дозировки точной я не знал. Навскидку я закинул себе в рот 7 таблеток. Запил водой и отправился на балкон покурить. Прошло пол часа. Никакого эффекта. Час – ничего. Я выпил еще 50 грамм водки. Закурил. Снова выпил. И тут стал ощущать некоторые изменения своего состояния. Слабые волны незнакомого мне кайфа стали накрывать меня. Координация движений стала нарушаться. Мне стало весело. Легкая эйфория и головокружение. Не плохо. Я открыл баночку. Высыпал на ладонь штук 6 маленьких таблеточек и для полной уверенности закинулся еще. Потом выпил еще водки. И решил пойти на улицу прогуляться и поболтать с кем ни будь. Уж очень мне захотелось живого общения…

3

Первое что я увидел, открыв глаза – это белый потолок, длинные четырехугольные лампы, светящие мне в глаза и неприметное лицо доктора над собой. Все плыло и происходило как будто во сне. Сознание мое было крайне не ясным.

– Где я? И что произошло?
– Ты в реанимации. В коме был, – донесся до меня голос доктора откуда – то издалека.
– А что произошло? – удивился я.
– Таблеток каких-то наглотался. Помнишь, что принимал?

Я сделала паузу. Попытался вспомнить.

– Сейчас…
– Ну? – поторопил он.- Курил? Спайс?
– Нет, – ответил я, – точно не курил. Антидепрессанты. Это были антидепрессанты.
– Как называется?
– Не помню.

Память и вправду вышибло. Отполировало начисто. Я пытался вспомнить, последние события и ничего не получалось. Получалось только придумать предполагаемые сценарии. Но и они быстро рассеивались в туманной голове.

– Вспоминай, – не унимался доктор.
– Сейчас, – ответил я и попытался поднять руки. И понял, что привязан.
– А почему я привязан?
– Ты буйный, – холодно ответил доктор, – пришлось связать.
– А как я сюда попал?
– Ты не помнишь, как тебя привезли?
– Нет. Ничего не помню.

Мне казалось, что меня привезли ночью. Поскольку в момент, когда я очнулся, была ночь. Я не мог посмотреть в окна, так как они были зашторены. Но почему-то я был уверен, что это именно ночь. И именно та ночь, в которую я сожрал горсть таблеток и накрыл все это сверху пузырем водки. И пробыл, ошибочно предполагал я, без сознания всего пару часов. В действительности же я провел в коме около 16 часов. В стабильно тяжелом состоянии, как узнаю потом.

– Развяжите меня, – попросил я доктора.
– Нет, – ответил он, – ты буйный.

Поняв, что я связан по рукам и ногам и не могу и шелохнуться, я ощутил заметное ухудшение состояния. Меня начало тошнить и выворачивать. А в таком случае хочется согнуться, чтобы поудобнее поблевать.

– Дочь! – Крикнул я медсестре: худощавой татарке с сухим безжизненным лицом и такой же фигурой. Доктор к тому времени куда-то ушел. Или я просто уже не видел его. – Развяжи пожалуйста! Плохо мне! Умираю!
– Нет, – ответила она, и по-моему спросила – как плохо?
– Ну как плохо? Ну очень плохо! Тошнит меня. Блевать мне надо! Подняться хочу! Развяжи доченька!
– Нет, мы тебя не развяжем, – сказала вторая: толстоватая круглолицая. Тоже татарка. Вроде бы подобрее первой.
– Меня тошнит. Я блевать хочу.
– Блюй, – она подставила мне специальный тазик к подбородку. – Ну блюй. Что не блюешь?!

Я отвернул голову. Она не могла понять, что я не могу этого сделать лежа на спине. Или понимала, но ей было наплевать. В любом случае объяснять что-то было бессмысленно. Я уже понял, что они не развяжут меня в любом случае, так как я видимо действительно вел себя крайне неадекватно. Я верил им, потому что знал себя.

Я не мог совладать со своими мыслями. И нес какой-то бред.

– Жену с мамой позвать? – спросил внезапно появившийся доктор

Я подумал, что не стоит им видеть меня в таком состоянии и ответил:

– Нет.

Еще какое-то время я стонал и настойчиво просил развязать меня и помочь. Доктор подходил несколько раз. Спрашивал, что я принимал. Название препарата я никак не мог вспомнить. Только стонал и просил развязать. Потом отключился, не помню как.

*******************

Валера, мой сосед по палате, сидел напротив. Мы разливали водку. И пили. Я протирал пивом подбородок. (Не знаю, зачем я это делал). И передавал стопарик другому соседу, который умирал. Теперь он, кажется, шел на поправку. Я посмотрел на Валеру. На его месте сидел уже кто-то другой. Какой-то мужик. Он объяснил мне, что он закодирован и пить ему нельзя. Даже от запаха спиртного у него может остановиться сердце. Я выпил еще стопарик и, забыв о предупреждении, снова небрежно мокнул руку в пиво и обтер подбородок

– Все. Пиздец, – сделал он прощальный жест, схватившись за лоб и широко раздвинув затем руки, и опрокинулся на спину. Сердце его стало биться так, что во всей палате было слышно: Бум! – Бум! – Бум!

Я дико перепугался. Я виноват в его смерти. Он сейчас умрет! Ему нельзя было нюхать алкоголь. Это я виноват!

– Позовите доктора! – закричала медсестра. – Его вырвало!…

Я услышал быстрые шаги. Какую-то возню вокруг себя. Но меня более всего волновал человек, сердце которого останавливалось сейчас по моей вине. Он лежал без движения. Возможно, он уже умер. Но я все громче слышал стук. Бум! – Бум! – Бум! Он бил у меня в голове.

Я хотел сказать медсестрам, чтобы они в первую очередь оказали помощь ему. Так как она ему сейчас нужнее, чем мне. Но вымолвить, что-либо я был не в силах. Потом, почувствовав, что мои руки по прежнему накрепко привязаны к койке, я понял, что разливать выпивку и подносить стакан ко рту я не мог. И понял, что этот человек, перед которым я сейчас ощущаю дикую вину – галлюцинация. И это не он сейчас умирает, а я.

– Быстрее доктора! Быстрее!!!… – кричала медсестра. Я стал отключаться. Проваливаться в пустоту. Первое и единственное, о чем я подумал, так это то, что мне совсем не страшно. Но и умирать мне пока как-то не зачем. Я улетал все дальше. И как-то держать себя я не мог. От меня это не зависело абсолютно. Врачи рядом. И умереть они мне не дадут, – успокоил я себя, прежде чем окончательно потеряться в небытие.

********************

Серафимов я не видел. И ангелов тоже. Ни бога. Ни дьявола. Ни света. Вообще ничего. Тебя нет. И никакого осознания собственного «Я» нет. Миг равен вечности, а вечность равна мигу, поскольку измерить нечего и нечем. Просто безграничная черная пустота. Если смерть выглядит именно так, то она мне нравится. Это мечта всей моей жизни. И от части она уже сбылась. Можно ли, исходя из этого, считать меня счастливым человеком? Нет. Но можно вполне назвать СТРАННО удовлетворенным.

Я конечно много об это читал ранее. И представлял себе вполне. Но на себе пережить пришлось впервые. Удачный экспириенс. Я остался доволен.

– И не стыдно тебе – начала одна из медсестер. Она сидела на посту, или как там это называется. Татарка. Сухая. Неприметная. Веки ее были накрашены черной тушью. И поскольку я плохо видел, то казалось, как будто у нее вместо глаз пустые впадины, как в черепе давно умершего человека. Этот череп поучал и корил меня. Понять я не мог зачем? Если человек попал сюда – то даже самому тупому понятно, ему и так уже плохо. И ему по- любому тупые и не нужные особенно в данный момент нотации не нужны.

– У тебя такая мама хорошая, – продолжал череп. А ты не работаешь?
– Нет, – ответил я.
– Почему?
– Нигде дольше месяца не задерживаюсь.
– А в армии служил?
– Нет.
– А почему?
– Не хочу.
– А другие что, за тебя должны служить?
– Мне похуй. Сделайте мне что нибудь. Мне плохо?
– Чего мы тебе сделаем?- отозвался череп. – Мы уже все, что должны были, сделали. Тебя уже ничего не берет.

Зашел доктор. Спросил меня, как я? Я ответил, что тошнит очень. Плохо мне. Он спросил:

– У тебя ломка началась?
– Нет, – ответил я, – у меня не бывает ломок. Мне просто плохо!

Он скинул с меня одеялу. Пощупал живот.

– Тут болит?
– Нет.
-Тут?
– Нет.
– А тут?
– Нет. Но мне плохо.

Он отошел и что-то сказал медсестре. Она взяла шприц и подошла ко мне. Вытащила иглу из пластикового катетера системы.

– Что это? – спросил я.
– Промидол, – ответила она.

Шприц, из которого она вводила мне наркотический анальгетик я не видел. Но думаю, там было куба два не больше. Я едва почувствовал волну. Мне не особо то полегчало. Можно сказать, я вообще не ощутил улучшения. Доктор ушел. Через какое-то время ко мне подошла вторая медсестра. Она была довольно полной. С круглым лицом и черными волосами собранными в комок на голове. Она измерила мне давление. Сосчитала пульс.

– Когда меня развяжут? – спросил я.
– Утром ответила, – она.
– А настанет когда утро?
– Через 4 часа. В 6 утра тебя перевезут. Сейчас 2 часа ночи.

О, господи, когда же этот ад закончится.

– Не развязывайте меня, – начал объяснять я, – просто ослабьте повязки. У меня затекли руки. Я никуда не убегу. И буду вести себя очень хорошо. Я гарантирую.
– Точно будешь вести себя хорошо? – просила толстая.
– Да, – ответил я и закашлялся, хрипя, как застарелый астматик.

Она ослабила узел на запястьях.

– Так нормально?
– Да. Большое спасибо.
– Меня Таня зовут, если что.
– Хорошо. Спасибо.

Она вышла из палаты. Через несколько минут вернулась с подушкой и одеялом в руках. Разложила одеяло и подушку на пустующей койке и легла спать. Через минут пятнадцать вторая медсестра – череп сделала то же самое.

– Спи давай, – резко сказал она мне и закрыла глаза.

Спать я не мог. И не хотелось. Я смотрел на замерзший и темный от непроглядной ночи пластик окон. Пытался разглядеть Луну, но ее там не было. Зима. На все 25 лет зима. Лютая и непроглядная. Во мне. Права Анжелина Полонская: «Нет таких пыток в загробном мире, которых бы не удалось испытать на земле».

Сознание мое начало проясняться и по мере этого на меня стал накатывать чудовищный депресняк. Нет, мне не было жаль себя. Со временем ты взрослеешь и чувство жалости к себе в тяжелых для тебя ситуациях, заменяется чувством вины перед ближним. Чудовищной сжигающей и изъедающей тебя изнутри вины. Это и есть, то, что называется ЗРЕЛОСТЬЮ ДУШИ.

Мне захотелось прижаться к кому-то родному и заплакать ничего не объясняя. И чтобы прижали меня. Крепко-крепко. И ничего не спрашивали. Но вокруг никого нет. И прикован к кровати. Я закрыл глаза и по лицу моему потекли горькие слезы.

4

В шесть утра меня развязали. Слили мочу. И только лишь тогда я понял, что у меня в член был вставлен катетер. Потом дали два мокрых куска белой материи. Одним я должен был вытереть лицо – вторым головку члена. Затем из меня выдернули котетор. Это было очень неприятно и больно. Привезли каталку. Постелили на нее простынь. Я с трудом перелез. Я ослаб, и меня заметно штормило. Меня повезли в палату для выздоравливающих. Мне стало легче. Я чувствовал себя свободным.

5

В палате медсестра: крупная, приятной внешности женина лет 40-45 в роскошными густыми темными волосами, собранными в копну принесла несколько банок глюкозы и поставила их на стол у входа. Палата для нарко. и алко. отравлений расположена отдельно от остальных. Она меньше обычной палаты, довольно убогая – с деревянными облезлыми окнами и отклеивающимися обоями и находится прямо у поста медсестры. И в ней же, в прихожей склад медикаментов. Видимо у бюджета местной администрации не хватает средств, чтобы организовать все это дело поприличнее.

– Это тебе, – улыбнувшись, тепло сказала она. Вышла на секунду и принесла еще несколько банок раствора.
– И это тебе. Это все тебе.

Я улыбнулся ей. Она начала ставить мне систему. Я лежал левым боком к стене. И котетор у меня был поставлен на левой руке. И поэтому мне пришлось переложиться. Там, где были мои ноги, теперь лежала моя голова.

– А что вы мне делаете?
– А ты с чем лежишь?
– Передозировка антидепрессантов.
– Вот от этого и делаем.
– А что именно?
– Витамин Б 6 и Б12, – кажется ответила она.
– Так тогда я сам в домашних условиях могу при интоксикации их делать?
– Ну ты можешь и ими передозировку сделать, ты же точной дозировки не знаешь, сколько именно тебе нужно.
– Ясно.

Капельница была поставлена. Я почувствовал, как по вене пошла жидкость. Стало немного жечь. Я сказал сестре что жжет. Возможно задувает. Она посмотрела и сказала, что не задувает. Все в порядке. А легкое жени из-за витаминов – успокоила она меня.

– А у вас катетер стоит? – спросила она моего соседа, седоватого мужика национала лет пятидесяти. Он говорил с легким татарским акцентом. Был довольно глупым, но очень добрым.
– Катетер? – удивленно спросил он.
– Ну, да. Вам систему делали? Его ставят, ее систему делают.
– А, катетер – это от алкоголизма!
– Нет, катетер от алкоголизма не помогает. А так бы хорошо было, поставил котетор и вылечился от алкоголизма.

Она засмеялась и посмотрела на меня. Я тоже смеялся.

– И от наркомании тоже не помогает, – добавил я.
– А от наркомании тем более.

Тут мы засмеялись еще сильнее. А мужик, похоже, так ничего и не понял. Медсестра вышла. А я потихоньку стал задремывать.

6

Проснулся я от нечленораздельного мужичьего ора. Капельницы уже не было. Привезли запойного алкоголика в диком состоянии. Он буквально выл и орал на всю больницу. Зарывался головой в подушку и мычал. Ему явно было хуже чем всем нам вместе взятым находившимся в этой палате.

– Не ори! Ты не один в палате! – кричала ему жена: неяркая женщина лет 35-40с приятным и уставшим голосом.

Его прокапали. Сделали какие-то уколы. Он не унимался.

– Ну пусть мне дадут фенозипааааам! – рыдал он.
– Тебе уже все, что надо сделали. Не ори, – нервно успокаивала жена.
– И давно он так, – спросила приятная медсестра.
– Да, как на новую квартиру переехали – уже пятнадцать лет, а до этого не пил никогда, – грустно ответила та.
– И на шее вашей сидит?
– Нет, он так-то деньги хорошие зарабатывает. Когда не пьет таксует. А потом в запой уходит.
– Вам квартиру окрестить надо святой водой.
– Да мы уже к кому только не обращались….
– Ну дайте мне фенозопааааам!- выл мужик закрывая лицо руками.

Медсестра тяжело вздохнула и вышла. Мужик поднялся с койки. Достал сигарету. Стал шарить по карманам. Зажигалки у него не оказалось.

– Идиот, здесь нельзя курить! – закричала ему жена.

Он подошел ко мне:

– Братан, у тебя зажигалки нету?
– У меня даже трусов нету, – засмеялся я. – Я только из реанимации.

Он подошел к моему соседу. Тот протянул ему зажигалку. Он закурил прямо в палате. Отдал жигу. И пошел через весь коридор больницы в курилку босиком. Через минут десять он вернулся. И сказал жене, чтобы она ему купила чекушку водки, иначе он не отойдет.

– Козел! Тебя люди сюда привезли, чтобы из этого говна вытащить!
– Ну купи мне чекушку! – молил он, – я иначе не отойду!

Они еще спорили где-то полчаса. Итог: они все-таки собрались и ушли. Мне было тошно от всего происходящего. Меня напрягал их скандал и поведение глубоко больного человека. Он вел себя, как маленький капризный ребенок. Алкоголики и есть дети. И те кто не бросают их сильные и настоящие женщины. Так я полагаю.

Я с облегчением вздохнул и погрузился в легкую дремоту.

7

Сосед мой попал с отравлением в больницу по совершенно абсурдной, и тем смешной причине. Он болел с похмелья. Похмелиться было нечем. И жена ему денег не давала. Тогда он стал ходить по квартире и пить абсолютно все, в составе чего имелся этиловый спирт. Он выпил у жены лосьон для тела. И отравился. Вот такая забавная история. Меня она очень повеселила.

8

– Обед уже. Просыпайся. – тихим голосом разбудил меня сосед. – Тебе можно кушать?
– Да, можно. Спасибо.
– Сейчас принесу.

К тому времени я уже очень проголодался. Через минуту другую он принес мне перловую кашу с подливом и котлетой.

– Давай ешь, – сказал он улыбаясь. – меня Ромиль зовут кстати, – он протянул руку.
– Спасибо большое, – с ответной улыбкой отозвался я, – а меня Арсений. – и пожал руку.

Никогда не любил перловку, но все оказалось на удивление вкусно.

9

Вечером пришли мама и Ольга. Первой вошла мама, Ольга же решила подождать в коридоре и зайти ко мне только после ухода мамы. Мамино лицо светилось радостью, когда она увидела меня. Я сразу понял, что она слишком счастлива сейчас видеть меня живым и ругаться за проявленное мной безрассудство совсем не будет.

– Ну, как ты? – просила она присев на край кровати.
– Я хорошо, – улыбнулся я и взял ее за руку, – уже все хорошо. Я ничего не помню. Абсолютно.
– Тебя «герой» на площадке без сознания нашел. И тут же вызвал скорую. Если бы скорая приехала на пол часа позже, ты бы не выжил.

«Герой» мой сосед Дима. Никакой он не герой в действительности, а банальный алкоголик. А «героем» его прозвали, за то что однажды, болея с похмелья спросил у жены на бутылку и предупредил, что выпрыгнет в окно, если она откажет. А живет он на девятом этаже. Она не поверила. Он прыгнул. Мужик сказал – мужик сделал. Дело было летом. Ему повезло. Он упал на цветочную клумбу. Хотел было подняться и побежать дальше, но сделать этого не смог, так как сломал ногу, и остался лежать до приезда скорой. С тех пор все зовут его «герой». Так вот оказывается он спас мне жизнь. А я ведь всегда относился к нему предвзято. Я бы даже сказал с нарочитой брезгливостью.

Сам я на тот момент ощущал себя обновленным и посвежевшим. Будто мне прочистили мозги и душу от всякой нечести томившей меня все годы моей жизни, и теперь я заново родился.

Я поинтересовался, как там мой брат алкоголик. Сильно ли ей досаждает. Ему 36 лет. И он живет с ней. Нигде не работает, по причине своей инвалидности. На что мама только отмахнулась рукой и сказала, что все в целом нормально. Хотя какая здесь может быть норма? Уж только та, что сложилась с рождения. Наверное, как-то так.

– Одежду принесла? – спросил я.
– Да, Оленька принесла, вот оденься, – она достала из пакета белые трусы, белую рубашк, узкие трико, шлепанцы и носки. Я быстро натянул на себя трусы под одеялом, трико, поднялся и надел рубашку.
– Ладно, – мама поцеловала меня в щеку, – Оля заждалась, вам надо поговорить. Я пойду.

10

– Я люблю тебя дурак, – сказала Ольга шепотом и тихо заплакала, прижимая меня к себе. А я сидел и молчал, как тупой бык. Мне хотелось тоже пустить слезу, но не получалось выжать из себя и самой маленькой капельки.
– Прости, – тупо ответил я.
– Я тебя ненавижу, – говорила она, целуя мое лицо и губы и сдавливая меня в своих теплых объятьях, – господи, как же я тебя ненавижу…. Ты бесчувственная скотина!

Ольга вернулась ко мне. Все встало на свои места. Главное что любят тебя. Главное что о тебе заботятся. Главное что у тебя есть это(призрачное) чувство защищенности и уверенности в завтрашнем дне. Чувство тыла. А любишь ли ты – не важно. Главное чтобы любили тебя. И эта та цена, которую ты слабый, ничтожный и гнилой изнутри готов заплатить, потому что твой страх одиночества ведет тебя по жизни, а не что-то большее. Понимая и полностью осознавая это, я никогда ранее не испытывал особенного стыда. Ну не во мне этой совести и все тут! Но в тот момент на меня накатила такая тяжелая волна вины, что я не выдержал и разрыдался, как сопливая дурная малолетка, которой надавал по морде очередной ебарь.

Наконец моя истерика закончилась. Ольга гладила меня по голове и целовала. Кажется, она была счастлива. Во всяком случае, выглядела она именно таковой.

– Принеси книги. Что именно ты знаешь.
– Хорошо, – сказала она, гладя мои волосы. – А кушать что хочешь?
– Что нибудь мясное. Что именно не важно….

Я похотливо посмотрел на ее ноги. Она звонко хихикнула и обвила мою шею руками.

11

Когда Ольга ушла – я еще какое-то время лежал неподвижно и смотрел в потолок. Думал о всей свой прожитой жизни целиком и ловил себя на мысли, что очень хочется секса. Во всех его проявлениях с моей очаровательной Олечкой. Прямо зудит в паху. Потом вспомнил, что я уже практически сутки не опорожнял свой мочевой пузырь и кишечник. Мне, правда и не хотелось. Но ведь хоть раз в сутки это же необходимо делать? Я встал с кровати. Запрыгнул в шлепки.

– А где здесь туалет? – спросил я Ромиля.
– Налево в отделение, прямо и направо, – ответил он.

Я поднялся и вышел из палаты. Меня мотало из стороны в сторону. Не сильно, но вполне ощутимо. Я шел не совсем твердо. Как будто вот-вот упаду, но не падаю.

Из туалета вышел приземистый толстенький старичок, вынеся с собой шлейф неприятного запаха. Я немного подождал, потом вошел. Закрыл дверь. У унитаза лежал использованный презерватив. На душку было нассано. И еще немного мимо. Я не без труда выдавил из себя ядовито серую жидкость. Потом решил попробовать посрать. Ногой поднял обоссанную душку. Уселся в позе орла и начал тужиться. Потом еще разок другой. Еще. И еще. Ничего не получалось. Ну ладно. Успеется. До завтра подождет. Иисус терпел и нам велел.

12

Стоит заметить, что кроме старшего брата у меня есть еще и старшая сестра. Она младше брата, но старше меня. Старше на 2 года. Настоящая сучка – вездеход, обладающая поразительно прагматичным умом и дерзкой сексуальностью. На своем веку

сломавшая не одну жизнь. Спустившая в сортир не одну душу. Мужики всех мастей падают перед ней штабелями, правда она не спешит так уж прямо перед каждым откидываться на спину и расставлять рогатки. Она относится к честным доминантным давалкам, которые всегда сами решают с кем им быть.

В 18 лет она завела «отношения» с местным полуавторитетом Вовой Кабаном, который держал самый большой крытый рынок в нашем городе. Два магазина. И еще что-то там, неучтенное законом….Он доебывал ее с 17 лет. Она делала вид, что совершенная равнодушна к ухаживанием крутого 37 летнего папика. Выжидала срок. Набивала цену. Когда наконец, ей исполнилось 18 – сдалась и очень удачно продала свою девственность. Старый козел готов был буквально валяться перед импозантной и харизматичной малолеткой и исполнял все ее прихоти. Она говорила – хочу чтобы разделся и встал на колени прямо посреди улицы, одевал на себя собачий ошейник и отлизал мне и, не поверите – он это делал. Исполнял беспрекословно. Мне кажется, он бы даже позволил( а может и позволял) выебать его в жопу страпоном, если бы ей от этого стало веселее. Однажды, когда Кабан только еще начинал подъезжать к моей сестричке, мой брат, тогда еще не алкоголик, а уже кмс по боксу, которому пророчили мировую славу в спорте – не выдержал. И когда в очередной раз черный лексус Вовы Кабана стоял у подъезда в ожидании малолетней сестры. Вышел. Вытянул Вову из машины и основательно нокаутировал. В результате брата поставили на большие бабки, которую он принципиально отдавать отказался. Да у него их и не было. Убивать его не стали, поскольку потерпевший планировал жениться на его сестре, и поэтому ему просто разбили череп битами и переломали все ребра. Он пролежал в коме два дня. Врачам пришлось делать трепанацию черепа и удалить часть непригодных более для работы мозгов. Левый глаз полностью вытек и не подлежал восстановлению. На карьере профессионального боксера был поставлен крест. С тех пор он пьет и по-тихому сходит с ума утопая в своей боли. Я бы и сам возможно, поступил, также как он, если бы не был тогда слишком юн, слаб и труслив. Отцу было наплевать. И на то что его дочь растет элитной шлюхой, то есть шлюхой для избранных – тоже. Он всегда оставлял своим детям решать все свои проблемы самим. Через три года, как Вова Кабан и моя сестра поженились В. Кабан умер. Сердечный приступ во время полового акта. Но сдается мне, что молодая кобылка, хоть и такая пылкая, как моя сестра все-таки не могла загнать еблей здорового, можно сказать в самом расцвете сил мужика. Тут не обошлось без вмешательства вспомогательных препаратов. В прочем история об этом умалчивает. Вот так вот зло наказывает зло. И не в сказке – в жизни.

После смерти все его богатство в виде рынка, двух магазинов, машины, квартиры, дачи и гепатита Б, которым как она позже поняла он ее наградил, перешло ей. Гепатит Б она потом вылечила. Рынок продала. Машину тоже. Квартиру оставила. И два магазина модной одежды. Арендовала помещение, в котором организовала дизайнерскую студию и теперь раскручивает собственный бренд. Ее мечта – стать известным модельером. Всеми качествами она для этого обладает: талант, пезда и целеустремленность. Вот в них вся сила этой жизни, в этих бесчувственных бронированных людях-вездеходах. Они меняют людей на своем пути, как будто это не живые существа, а просто детали в механизме. Одежда, для временной носки.

Не долго моя сестричка носила траур. И уже через пол года подцепила несчастного и юного душой поэтика писателя неудачника. Он был из породы не сложившихся полу интеллигентов. Непризнанных гениев. Слабых ангелов идеалистов страдающих от несовершенства этого мира. Как и В. К. он любил мою сестру искренне и самозабвенно, но не так как он, а так как любят редко кто на этом свете. Он любил «однажды и навсегда». Он не мог принять ее до конца, зная о ее прошлом и отказаться – тоже не мог. И поэтому сгорал на глазах. Думаю, моей прожженной сестренки это было интересно как эксперимент. Опыт. Думаю, она даже никогда не встречала ничего подобного. В том числе и в себе. И даже была проникнута нежной жалостью и заботой к этому юноше бледному с взором горящим. Какое то время они постоянно ругались. Потом сходились. Были счастливы. И снова ругались в кровь и все по новой. Но в итоге все закончилось банально и некрасиво. Известно как: в конец высосав и истощив его душу она бросила его как ненужную половую тряпку, перешагнула и пошла дальше. Он же так и остался лежать. Использованный и никому не нужный. Насколько я знаю, он умер не так давно в городской психушке. Он наркоты, алкоголя и депрессии у него поехала крыша и разложилась печень. Цирроз и сумасшествие – дело не хитрое.

Но и определенная избирательная благодетель присутствует в ее гипертрофированной душе. Она любит помогать бездомным. Кормить бомжей. Помогать подняться упавшим. Я же отношусь хорошо только к зверушкам. Во мне никогда не было изобилия теплых чувств. А в этой шлюшке много любви. Ее хватает и на людей и на животных. Она готова сосать кому угодно, лишь бы оказать помощь. Не бросить в трудную минуту. Вытащить из трясины утопающего. Безвозмездно. Великодушно. Великолепно. Просто так. Не требуя порой, ничего взамен, кроме такой же «любви» и внимания. И заботы. И преклонения. Полного и всеобъемлющего. А во мне никогда не было этого. Я не готов жертвовать. Я замкнут на себе. Мне не нравится отсасывать. Вкус всего это какой-то… отвратительный, дерьмовый.

С тех далеких пор, как мой брат стал инвалидом, я ненавижу свою расчетливую сестру и всех подобных ей. И себя тоже, за то, что и во мне есть эта одеревенелость и онемении сердца. Неспособность с полной ясностью ощущать другого человека. То есть любить. Быть настоящим.

13

На следующий день у меня были книги. Чарльз Буковски «Почтамп». Анжелина Полонская «Голос». Кирилл Рябов «Сборник избранных произведений». Альбер Камю «Посторонний» и два томика вдогонку Достоевского.

– Оля, я здесь столько не пролежу, – сказал я, просунув руку между ее великолепных ног и ощутив ладонью будоражащее и манящее тепло ее промежности. Мы находись одни в палате и потому – я не был стеснен в действиях и словах.
– Перестань, – она убрала мою руку, – не возбуждай, все равно же нельзя.
– Истина где то посередине, – сказал я, – между твоих ног. – И полушепотом продолжил – она влажная и сладкая и я дико хочу лизать ее.
– Такую истину ты можешь найти у любой другой, – нарочито серьезно ответила Олечка.
– Но сейчас мне нужна именно твоя. И жопу…жопу твою роскошную сладкую тоже хочу лизать. И ступни. И всю всю всю обкончать тебя. И 69. Непременно 69.
– Да, – деловито заметила Ольга, – воздержание делает из тебя пошлое и мерзкое животное дорогой мой.
– Я такой и есть моя милая, такой и есть, – без всякой иронии констатировал я, глядя куда-то в пустоту. – Рано или поздно сущность вылезет наружу и никакие наряды не помогут…

Тут в палату вошел мой сосед и наш интимный семейный разговор оказался прерван.

– Ну ладно, мне пора, – Ольга крепко обняла и поцеловала.
– Я люблю тебя, – сказала она, обернувшись на выходе. Я как всегда ничего не ответил.

14

– Красивая, – прохрипел Ромиль, – она тебя любит.
– Не знаю, – равнодушно хмыкнул я.
– Любит – любит. Видно же. Давно женаты?
– Мы не женаты, – ответил я перелестнув страницу «Построннего» на том месте, где главный герой во второй раз заснул у тела матери.
– Гражданским браком значит живете, – деловито констатировал Ромиль. – Мы с моей уже двадцать лет вместе. Мои родители были против, что выхожу за русскую. И из города, а не из нашего села. И ее родители были против. Мы долгое время встречались тайком. Ну а потом, когда у нее уже начал расти живот, скрывать дальше было невозможно….
– Угу, – сказал я и перелестнул еще одну страницу. Г. герою предлагают в последний раз взглянуть на тело своей матушки. Он говорит: «Нет».
– ….и всем им пришлось согласиться с нашей любовью. Двое детей. Самый старший Дамир уже женился. А второй Ильдар еще в школе учится. А еще у меня братья хорошие. Звонят постоянно, беспокоятся. И сестра. Только она ни в Москве живет. А у тебя есть братья?
– Нет, – ответил я. К гробу матери г. героя подоспел священник. Немного раньше намеченного.
– А сестра?
– И сестры тоже нет.

Священник уже начал читать молитву.

– Как же так не братьев не сестер?
– Ну вот так, – ответил я. Захлопнул книгу и пошел поссать и покурить заодно.

15

Ночью мне снился сон. Я блуждал по запутанным коридорам и этажам какой-то странной больницы. Странной потому что меня в ней преследовали, как опасного преступника одни – и ждали помощи, как от самого важного и несущего в себе спасение для них другие. Я видел все пространство клиники насквозь, каждую палату и каждого пострадавшего. Всех пациентов: умирающих и гнойных больных, корчащихся в муках старух со сложными двойными переломами голеней со смещением. Они лежали на вытяжке и их судьба была предрешена. Запах гноя и медикаментов наполнял комнаты. Ожоги, порезы, переломы и сотрясения…Некоторые больные стонали от боли, прижимая к подушкам головы, другие же напротив: были вполне спокойны и умиротворены. Они радовались пришедшим навестить их родным. Их лица горели слабым и теплым светом примирения с безысходностью. Я наспех прошелся по всем палатам. Осмотрел всех больных. И побежал дальше. Изо всех сил бежал я вверх по лестнице. И кажется, мне удалось ускользнуть от зорких и цепких глаз преследователей. На одном из этажей я остановился, увидев привязанную к батарее большую черную собаку. Рядом с ней лежал пакет с двумя буханками белого хлеба и одним батоном. Батон был надкусан. Пес знал, что пищу эту ему необходимо растянуть на долго: две недели минимум, а то и месяц. Его хозяйка уже год с лишним лежит в отделении для тяжело больных. Туда не пускают пациентов. Вообще никого, в том числе и врачей. И потому, хозяйку свою он не видел с тех пор, как она по вине неудачно стекшихся обстоятельств угодила в это злополучное место. Но все это время он верно и преданно ждет ее здесь – совсем рядом – этажом ниже. В полиэтиленовом пакете я нес ей апельсины и шоколад. Разумеется, передать их ей не представлялось возможным. И я с удовольствием скормил это все доброму и уставшему от ожидания псу. Конечно же – это не собачья еда. Еда совсем для него не подходящая. Но ничего другого я ему за неимением предложить не мог. А он, был рад и этому. И эта пища была ему в помощь. И я радовался, что хоть как-то могу ему помочь. Радовался и искренне сочувствовал, ведь хозяйку ему придется ждать еще целый год до ее(если повезет) выздоровления и выписки. Временами мне даже удавалось почувствовать его боль, которая, вероятно была и моей болью тоже. И он радовался мне как никогда. Он помнил меня. Ведь когда-то мы с ним были родными и близкими существами. Мы были на «ты». Когда-то давно. Я крепко обнял его и потрепал за холку. Он несколько раз лизнул мое лицо своим большим языком резво виляя лохматым хвостом. Он не хотел, чтобы я уходил. Я это понял по тому, как тепло он воспринял мое появления. И как восторженно принял объятья. Он просил меня остаться, но еще два раза крепко обняв его я объяснил ему(разумеется не на словах, слова нам были не нужны), что я не могу, мне необходимо оставить его и двигаться дальше. Ибо таков порядок вещей.

Покидая его и двигаясь дальше на верх я еще несколько этажей подряд ощущал его растерянный и провожающий взгляд. Мне хотелось заплакать, но времени на слезы не было. Было необходимо, как можно скорее обезвредить бомбу: маленький величиной с грецкий орех шарик, носящий в себе разрушающую мощь, которая способна превратить в руины всю больницу. Мне удалось отыскать шарик. Но едва схватив его и ощутив свинцовую тяжесть, я споткнулся о чью-то ногу. Упал и выронил его. Он укатился куда-то вглубь захламленной строительным мусором и мешками с цементом большой комнаты. Отыскать его в ней уже не представлялось возможным. Я чувствовал своим лицом шершавую и холодную поверхность пола. Все говорило о том, что я проиграл, и взрыв все-таки произойдет. И все кого я хотел спасти – не спасутся. Кто-то за моей спиной, предположительно женского пола, поторопил меня, с тем, чтобы я поспешил покинуть зону поражения. Продолжать дальнейшие поиски шарика не имело смысла. Я не успею. С трудом, превозмогая тяжесть во всем теле, и давление(казалось, будто тонны воды давят на меня сверху) я поднялся и побрел вниз и в тоже время в верх по разрушающейся лестнице. Я шел на чей-то женский голос, который звучал во мне.

Комната. Странная. Увешанная мокрой клеенкой душевая. Старый(такой был еще в моем садике) серый матовый кафель на стенах и полу. Это помещение для обмывания больных? Или, уже мертвых? Однако я нахожу здесь вполне пригодную для отдыха кровать. Ко мне приходит девушка. Не совсем в моем вкусе. У нее маленькие груди. Маленькие, но упругие и хорошей формы. Она довольно миниатюрна и хорошо сложена. Но все-таки я нахожу ее недостаточно аппетитной. Я люблю роскошных широкобедрых с узкой талией красавиц, чтобы кровь с молоком и груди 3 размера с большими твердыми сосками жаром полыхали. Мы начинаем целоваться. Я раздеваю ее. Она не противится. Я трогаю руками ее влажную и теплую промежность. Засовываю пальцы в мякоть. Потом наклоняю голову и лижу ей. Потом я склоняю ее голову к своему паху и она начинает заглатывать мой член. Но только делает она это подобно змее, поглощающей жертву. Она и есть змея, пытающаяся меня поглотить в свою полость целиком. Она превращается в маленькую тонкую куклу и более я уже не могу забавляться с ней. В комнате появляется огромная оса. Она летает надо мной кругами и угрожающе жужжит. Я чувствую неприятные дуновения воздуха от ее крыльев. Мой член находится в предельном напряжении. Оса подлетает к моему паху, жалит в набухшую залупу и она лопается…

Я проснулся в холодном поту. Мой член стоял колом. Я обспускал одеяло. Давненько( с класса 6-8) у меня не было ночных поллюций. Однако я неудовлетворен и приходится еще смачно помастурбировать, обильно кончив при этом два раза. Размеренно и тихо я дрочил неунывающей рукой, ибо соседи спят, и будить их данным обстоятельством совсем не хотелось.

16

В левом виске пульсировала боль. Голову давило. Я поднялся, с первого раза попав ногами в шлепки. Натянул трико. Надел рубашку. Отхлебнул минералки из бутылки и пошел курить. Постовая медсестра спала, уткнувшись лицом в учетный журнал. Я прошел длинный коридор и зашел в курилку: маленькую комнатку с облезлыми стенами и слабым освещением, в середине которой стояло ведро для бычков. Из окна можно было видеть весь город. Спящий и безнадежный. Ограниченный. Жители его в большинстве своем обречены провести здесь всю свою жизнь. Серую, неинтересную и нечего не значащую. Работать на заводах, фабриках, в магазинах грузчиками и консультантами, разнорабочими на стройках, слесарями, дворниками, охранниками, клерками до конца своих дней. А в результате, просто умереть, испустив последний вздох в великое Ничто мира. И ничего больше. Всем нам не повезло и каждому по-своему.

Я смотрел в окно прокуренной и мрачной комнаты. 6 этаж. Множество огней над городом. Дым и тишина. А где-то там совсем недалеко Она, та Единственная для кого-то Единственного и им, возможно, не суждено встретиться уже никогда. Не знаю, почему я тогда об этом подумал, наверное, устал от пустоты внутри себя. Тихое и глубокое отчаяние горело внутри, как маленькие огни над спящим городом. Господи, сколько огней и не капли света.

Я понял для чего пишут писатели. Они пишут для того, чтобы помогать людям жить. Чтобы выдерживать. Преодолевать. Превозмогать, осмысливая бессмысленное и унижающее белковое существование. Настоящая литература – это божья помощь в безбожном мире. Через писателя, через его текст истина подает руку утопающему, в том числе и самому автору. Автор вытаскивает самого себя, а вместе с собой и других. Наличие подлинного взгляда на добро и зло без всяких поблажек и компромиссов в сторону человеческой природы-низости и есть для меня критерий Настоящей Литературы.

Сигарета дотлела до самого фильтра и обожгла мне пальцы. Я выбросил хибарик в ведро и закури еще.

17

В понедельник, в 12 часов дня меня выписали. Человек, абсолютно голый, с «судном» в руках двигался на встречу нам с Ольгой, когда мы шли по коридору.

– Любите и будьте счастливы, – с нескрываемым восторгом сказал он нам. Парень явно был не в себе, и не понимал, что на нем нет одежды. Ольга сдержанно хихикнула и прикрыла глаза.
– Так держать капитан! – я снял воображаемую шляпу с головы в знак приветствия.
– Будьте счастливы молодые! – крикнул он нам еще раз.
– Спасибо – спасибо! – ответил я, не оборачиваясь.
– А мы счастливы? – неожиданно серьезно спросила меня Ольга. На что я ничего не смог ответить. Потому что не знал.

18

Желтая нексия ждала нас на выходе. Едкий ветер забирался мне под пуховик. Проклятая осень. Ненавижу осень. И зиму тоже ненавижу. Ни внутри ни снаружи. И вообще мне не нравится жить на этой планете. В этом тупом измерении. Банальность, конечно. Но – факт.

Ольга сказала таксисту адрес и мы тронулись. Я прижался к ее груди, словно маленький замерзший котенок, и попытался ни о чем не думать. Не получалось. Всю жизнь страдаю от передоза мыслей. Этой нескончаемой карусели образов в черепной коробке.

– Опять кого-то убили, – проворчал водитель, когда мы проезжали у Вечного огня, – памятника неизвестному солдату. Я поднял голову и посмотрел в окно. Парень лежал в луже крови. Весь изрезанный. И не шевелится. Вокруг него столпилась небольшая группа зевак. Огромная черная собака лаяла видя все это. Она была точ в точ , как из моего сна. «Ньюфаундлен» – вспомнил я название этой породы. На привязи ее держала восхитительная девушка с красивыми рыжими волосами. Кто-то звонил по мобильному: вызывал скорую. Кто-то кричал. Кто-то просто курил. Рыжая девушка стояла молча и равнодушно смотрела на происходящее.

– Господи, – сказала Ольга, – в этом мире с каждым днем все страшнее жить.

Я опустил голову ей на грудь и закрыл глаза.

Это улица, этот город, эта страна, этот мир – постоянно разыгрывают кровавые драмы. Большие и маленькие. Микроскопические и глобальные. Ничего не ощущаю по поводу смерти не знакомых мне людей. Сожалею только, если умирают поэты или писатели. Пусть неизвестные и не успевшие о себе заявить, но живые, искренние, одаренные и настоящие. Один такой поэт в моем городе ближе к тридцати годам, впав в отчаяние от наркомании, алкоголизма и внутреннего поиска, или вернее – тупика, пошел служить монахом в церковь и там упал с колокольни, сломал себе позвоночник, а после, умер в больнице. Другой в 24 в конец охуев от ужаса и уродливости этого мира ебанул намыленного кругаля через шею и шагнул с табуретки у себя дома. Беда с этими поэтами и писателями. Очень нежизнеспособные они и хрупкие ребята. Те, кому по идее положен рай на земле – умирают от ада внутри и снаружи. А обычный крупнорогатый человеческий скот живет долго и относительно радостно. Несправедливое мироустройство.

19

У соседнего подъезда стояла знакомая тощая фигура. Человек нервно курил и переминался с ноги на ногу.

— Опять этот наркоман…- вздохнула Ольга.
— Иди, – сказал я, – я только узнаю, что ему надо и приду.

Ольга рассержено хмыкнула и зашла в подъезд. Я махнул рукой Кривому. Он подошел.

Позеленевший и тощий. С дурными бешенными глазами. Он озирался, как будто за ним следят.

— Привет.
— Привет.

Мы пожали руки. Он трясся.

— Это…можно я к тебе зайду? – он говорил обрывисто. Голос его дрожал.
— Зачем? – спросил я.
— За мной следят…и это…- он указал пальцем на локтевой сустав с тыльной стороны.
— Нет, нельзя – сказал я. – У меня дома не вмазываются.
— Ладно, – ответил он, – спасибо. За мной летит метеорит. Метеорииит…. – и убежал.
— А табачек врозь! – крикнул он уже порядком отдалившись от меня – В рооозь!…

Я не придал значения его словам. Мои мысли были заняты другим. Я открыл дверь подъезда. Оказывается Ольга все это время ждала меня за ней.

— Что ему надо было? – командным тоном спросила она.
— А, ерунда…- я махнул рукой и мы пошли вверх.

20

Едва мы зашли на порог и щелкнул замок двери, Ольга упала на колени, расстегнула мне ширинку, опустила джинсы вместе с трусами и ничего не говоря, взяла мой изголодавшийся от недельного воздержания член в рот. Сладко! Из висячего состояния он мгновенно превратился в одеревенело стоячий. Я опустил ладони на ее голову и стал усиливать толчки, чувствуя при этом приятное напряжение от того, что член мой упирается ей в горло. Она заглатывала его до самого основания и слегка крутила головой из стороны в сторону, чтобы залупа прогуливалась по ее горлу. Это выглядело по животному пошло, как в изощренной порнухе. Наконец почувствовав, что я вот-вот кончу, она оттолкнула меня, освободив свой ротик. Поднялась и мы, целуясь и сдирая друг с друга одежду побрели в спальню. Я стянул с нее сапоги. Нагнул когда мы дошли до кресла. Задрал юбку. Приспустил колготки с черными кружевными стрингами и, встав на колени, стал лизать ее промежность и ягодицы.

-Ааа… хороший мой это так пошло и сладко….- застонала она, схватила одной рукой меня за волосы и прижала к своей попке поплотнее. От чего я еще сильнее возбудился. Затем уже дико разгоряченные мы как в бреду проползли в спальню там уже окончательно обнажившись стали лизать друга друга. Я несколько раз нырнул лицом в ее мокрую и горящую промежность. Потом перевернул на живот. Просунул одну руку под нее. Засунул два пальца во влагалище и стал усиленно вылизывать ее задницу, резво шуруя при этом пальцами. Я лежал на ней так, что при этом мой член мог массироваться между ее ступней. Ольга с удовольствием приподняла бедра, чтобы мне было удобнее зарываться в ее сладкие упругие ягодицы и стала в так моим лизкам двигать жопкой. Ее изящные кисти сжимали одеяло. Она сладко постанывала. А я разжигался все сильнее и едва не кончил ей на ножкии, но вовремя приостановился. Было жалко в холостую транжирить амброзию. Непростительное святотатство! Затем я лег на спину, а она села на мое лицо сверху, я как можно глубже стал проникать в нее языком, и в рот мне хлынуло что-то солоноватое и приятное…

– Возьми меня сзади прямо сейчас! – приказным и одновременно каким-то умоляющим тоном простонала Ольга. Я скинул ее с себя. Поставил раком поудобнее. Несколько раз повторно провел языком от пезды до копчика и резко вошел пульсирующим от предельного напряжения членом в ее пылающий мокрый цветок. Сделал несколько сильных толчков и тут же извергся в нее всем своим недельным воздержанием. От чего она, хоть и не успела кончить со мной, но была просто в восторге. Член мой практически никогда не опадает после первой палки и я с удовольствием и размеренно продолжил перить Оленьку дальше, то ускоряя, то замедляя темп.
– Возьми меня за волосы, – тяжело дыша, простонала она, – когда я особенно резко вводил в нее, – ударь по заднице! Я хочу чувствовать твою власть…

Я поднялся пахом до ее лица. Она поглотила мой член и я заработал жестко трахая ее орально. Я чувствовал, как член упирался ей прямо в горло. Когда я с лишком заигрывался она тормозила меня руками и освобождалась на секунду другую чтобы отдышаться и снова принять в рот. Я вытянул ее руки и наши кисти сцепились в замок, таким образом, она уже не могла остановить меня. И через минуту я извергся в ее чудный ротик всею всеми своими скопившимися и истомившимися живчиками, которых она без остатка и с нескрываемым удовольствием проглотила. Я расслабленный и удовлетворенный откинулся на спину.

– Ааа – мелодично протянула она, – так сладко милый, – ее рука гладила мою вспотевшую грудь. Я же к этому времени ничего уже ничего не чувствовал, кроме отдаления и легкой скорби. Я молчал. Мне нечего было сказать.

Стоит отметить, что сосать Ольга начала на третьем году наших эээ…не люблю это слово – отношений. И случилось это так – же на даче. Утром. Я проснулся в шесть утра и стал целовать Олино восхитительное тело. Облизывать две упругие горки грудей с вишенками на вершинах. Спускаться ниже. Сосать клитор. Лизать лобок. Влагалище. Засовывать в нее солененькую киску, как можно глубже язык. Целовать внутреннюю сторону бедер. Жопу. Короче ласкать все самое вкусное и приятное в теле женщины. Ольга, разумеется, пробудилась от своего сладкого сна от таких манипуляций и ласково мне улыбнулась. Подтянула меня на верх и поцеловала у губы. И медленно поднялся над ней, играя при этом членом с ее грудью. Потом прошелся по шее и начал водит фаллосом по белому заспанному личику. Все во мне заполыхало от мысли, что сейчас произойдет ЭТО. Я еще поводил по Ольгиному личику членом. Потом направил его прямо ей в ротик и велел, чтобы она поцеловала головку и тут я протолкнул его внутрь. Ольга не чуть не противилась и с закрытыми глазками покорно принялась сосать. Это было изумительно, хоть и перевернуло первоначальное представление о моей девушке с ног на голову. Это был момент пошлой истины, в котором оба оголены до самой сердцевины. Потом я поцеловал ее в рот и встал с кровати. За руки поднял ее. Она села.

– Я боюсь…- эротично боязливо сказала она.
– Не бойся, – ответил я и она, закрыв глаза, принялась делать минет. В это момент она была похожа на беззащитного падшего ангела, однако, добровольно падшего, которому очень даже нравится его падение.

На следующий день я отпросился по раньше с работы. Пришел за час до открытия. Мы прошли в подсобку за пятнадцать минут до закрытия.

– Зачем ты пришел? – похотливо улыбаясь, спросила Оля и встав на колени стала расстегивать мне ширинку.
– Ты знаешь… – ответил я. Она взяла мой набухающий член в рот и, закрыв глазки, принялась методично вращать головой и работать языком, даруя мне изумительно сладкое ощущение в области паха.

Ушли мы на пол часа позже положенного.